Начальник транспортного реферата хозяйственного отдела Кёнигсбергского Главного управления гестапо старший криминаль-секретарь Бруно Апфельштедт приказал своему шоферу Ежи Яблонскому написать подробную докладную записку о случившемся и представить ее ему лично по прибытии к зданию полицай-президиума.
Эту историю поведал поисковикам в 1967 году приезжавший в Калининград гражданин Польши Ежи Яблонский. Да, да, тот самый шофер, который участвовал в перевозке неизвестных ценных грузов в 1945 году! Оказавшись в Калининграде, он вспомнил несколько эпизодов военной поры, но в данном повествовании речь пойдет только об одном из них, связанном со Штайндаммом и конкретно с известным уже нам гаражом на площади Хоймаркт.
Что же было после того, как Яблонский доложил своему гестаповскому начальнику о происшествии в Пиллау? И какое отношение эта история имеет к гаражу на Хоймаркт, самому крупному в Кёнигсберге, так называемому «Гросс-гаражу», находившемуся в ведении СС после известной бомбардировки 1944 года?
Через пару дней Яблонского, занимавшегося ремонтом своей автомашины (он вставлял с трудом раздобытое заднее стекло), вызвали через внутренний селектор к вахте на въездных воротах гаража. Там его встретили двое мужчин в штатском. Один из них, предъявив удостоверение офицера СД, сообщил, что с шофером якобы хочет побеседовать какой-то важный чиновник. Так и не переодевшись, в старом комбинезоне, Ежи Яблонский, лихорадочно думая, какую оплошность он мог допустить, последовал за незнакомыми ему сотрудниками службы безопасности. Когда они, предъявив документы посту охраны у баррикады, преграждавшей улицу рядом с громадой «Штадтхауза»
[89]
, вышли на площадь, Ежи подумал, что его ведут в здание полицай-президиума, и неприятный холодок пробежал по спине: за два года работы шофером у Апфельштедта он уже достаточно наслышался о методах, которые используются гестаповцами при «беседах» в зловещих подвалах этого дома. Но, вопреки опасениям, они вдруг свернули в сторону здания Восточнопрусского земельного суда, массивная серая коробка которого с четкими рядами прямоугольных окон придавала площади казарменный вид. Фасад здания был в нескольких местах иссечен осколками, стены над верхним рядом окон закопчены — следы последних бомбардировок города.
Яблонский и сопровождающие его сотрудники СД пришли в здание. Петляя по коридорам, заваленным бумагами, обломками конторской мебели, мешками с песком, они перешли в старое здание суда, где суеты было поменьше и сохранилась некоторая видимость порядка. Наглухо заколоченные досками окна погрузили некогда шикарные апартаменты во мрак. Лишь в отдельных рабочих кабинетах горели лампы-подвески, слышался стук пишущих машинок и приглушенные голоса. Солдаты, тяжело дыша, выносили какие-то тщательно упакованные ящики во двор здания. Во всем чувствовалось тревожное ожидание развязки. Правда, никто еще не знал, что до начала штурма города-крепости оставалось около недели.
Перед массивными дверями они остановились. Тот, кто показывал Яблонскому свое удостоверение, что-то шепнул сидевшему около двери офицеру. Через несколько минут шофер оказался в просторном кабинете, в центре которого стоял массивный письменный стол. Три человека, склонившихся над картой и какими-то бумагами, освещенными ярким светом настольной лампы, негромко переговаривались. Что-то знакомое почудилось Яблонскому в одутловатом лице одного из них, одетого в теплую пятнистую куртку, какую обычно носили солдаты егерских батальонов. «Главный», — подумал шофер. Не успев даже сосредоточиться на этой мысли, Яблонский вдруг сразу узнал другого, сидящего сбоку, — на нем был черный эсэсовский мундир, в петлицах которого поблескивали по два дубовых листика.
Это был оберфюрер СС Бёме, руководитель полиции безопасности и СД в Восточной Пруссии, старший начальник Апфельштедта. Его Яблонский неоднократно видел садящимся в блестящий лимузин у полицай-президиума, а личный водитель Бёме имел даже отдельный бокс для машины шефа в гараже на Хоймаркт.
Сидевшие за столом прервали разговор, и человек в куртке, не дожидаясь, пока Яблонский сообразит доложить о своем прибытии, резко спросил, не передавал ли ему старший колонны, отбывший на пароходе, что все без исключения грузовики должны были вернуться к складам в Метгетене. И не знает ли он, каким образом и по чьему указанию одна из машин вдруг очутилась в другом конце города в гараже около ворот Кёнигстор. Яблонский промямлил в ответ что-то о неполадках с газогенераторной установкой одного из грузовиков, и что он лично ни от кого никаких указаний не получал и действовал по своему усмотрению. Оберфюрер, переглянувшись с «главным», сердито смотрел на шофера.
— Вы свободны, — сказал человек в куртке, и Яблонский, отдав честь, вышел из кабинета. Назад его никто не сопровождал, и он через пятнадцать минут вернулся к прерванному занятию в гараже, теряясь в догадках о причине вызова к высокому начальству.
Из справки о беседе с гражданином Польши
Ежи Яблонским
«После разговора… Яблонский встретился с Апфельштедтом и рассказал обо всем. Последний сказал ему, что с ним беседовал лично Кох, а в ящиках, которые они перевозили, было золото и янтарь.
Как стало позднее известно, шофер отремонтировал машину „берле“ и пригнал ее в гараж на улицу СА
[90]
. В то время там размещалась часть фольксштурма. Солдаты разгрузили машину и разбросали ящики за Литовским валом…»
По-видимому, в этих ящиках был чрезвычайно ценный груз, раз сам имперский комиссар обороны проявил интерес к их судьбе. Хотя из содержания состоявшегося разговора можно предположить, что Кох хотел осторожно, не давая делу официального хода, выяснить, не вмешалось ли какое-то иное высокопоставленное лицо в заранее четко отработанный порядок эвакуации ценностей. Невозвращение одного из грузовиков в Метгетен, где находились подземные хранилища, принадлежавшие СС, вероятно, встревожило гаулейтера. Возникли опасения — не стало ли кому-нибудь известно содержимое ящиков и не причастен ли кто-то из его окружения к «пропаже» ценностей. А может быть, досадный сбой в движении машин нарушил операцию дезинформационного характера, заранее разработанную рефератом «6(H)» главного управления гестапо
[91]
и проводившуюся под контролем имперского комиссара обороны? К сожалению, об этом можно только гадать. Документальных свидетельств тех событий не сохранилось, как не сохранилось и каких-либо показаний бывших гестаповцев, которые могли бы пролить свет на загадочные обстоятельства. Фактом остается лишь одно (конечно, если не ставить под сомнение рассказанное Ежи Яблонским) — в напряженнейшие дни подготовки к отражению штурма Кёнигсберга, когда Кох фактически постоянно находился далеко за пределами города в специально оборудованном бункере в местечке Нойтиф
[92]
на косе Фрише-Нерунг и в Кёнигсберг наведывался лишь несколько раз для проверки готовности города к обороне, у него нашлось время для выяснения обстоятельств, связанных с вывозом ценных грузов. Учитывая личность Коха, человека чрезвычайно алчного и начисто лишенного каких-либо нравственных принципов, что подтверждается оценками многих людей из его окружения, можно предположить, что повышенный интерес его к упомянутому грузу объяснялся исключительно меркантильными соображениями, и мы имеем дело в данном случае с неожиданно ставшей известной попыткой имперского комиссара обороны вывезти или спрятать за несколько месяцев до полного краха фашизма ценности, гарантировавшие, как ему казалось, безбедное существование в будущем.
