Я беру свой бинокль ночного видения и пристально вглядываюсь в темноту. Усадьба раскинулась примерно на трехсотметровой территории, затем местность слегка поднимается, образуя небольшой холм, за которым можно увидеть горящие ярким огнем дома местечка Зеепотен. Отчетливо видно светло-красное ночное небо, а также отдельные фигуры русских и прибывающие к ним группы с поднятыми винтовками или лопатами на плече. За изгородью выгона, которая находится примерно в 200 м перед нами, видно производящих земляные работы солдат, усердно перекидывающих землю. Некоторые из них стоят группами и передают что-то из рук в руки, словно приветствуют друг друга, другие усиленно трамбуют землю ногами. У Иванов, также как и у нас, ноги все время мерзнут. Мы наблюдаем за ними некоторое время, затем я сообщаю о результатах батальонному командиру и запрашиваю разрешение на открытие огня. Так как у меня больше боеприпасов, чем у артиллеристов, он дает приказ на 20 выстрелов из моих минометов. Я наблюдаю за русскими, еще раз прикидываю расстояние, выслушиваю сообщение с позиции о готовности открыть огонь, поворачиваюсь и даю соответствующую команду. Выстрелы разрывают тишину ночи. Однако дальнейшее уже не входит в мои обязанности. Огня минометов мне все равно не видно, разве только искры от сгорающих в воздухе минных оболочек пролетают над домом, за которым находятся огневые позиции. Напряженно вглядываясь в окуляры бинокля, я наблюдаю, как поведут себя первые четыре мины. С тихим шипением они пролетели надо мной, опустились и затем четырежды ярко сверкнули. Хорошо, можно сказать, безупречно! Я даю коррекцию и одновременно приказы снова открыть огонь. Жесткий короткий щелчок выстрела, шипение мин и примерно через 20 секунд сверкнули осколки. «Бретш! Бретш!» — это типичный шум разрывающихся мин. Русские так поглощены своими земляными работами, что сначала только отпрыгивают в стороны, но после последних разрывов раздаются дикие крики. Наверное, им здорово досталось. «Ну, все понятно, — ворчу я, — но еще надо убедиться в успехе». Я требую, чтобы телефонист на позиции не отходил от трубки. «Наблюдайте за всем, что происходит, как можно внимательнее и, если что-то покажется подозрительным, сообщайте мне». Я снова иду в дом. Комбат сидит за столом, опустив голову на грудь — он спит. Я расслабленно сажусь на диван и размышляю: «Проклятье! Как же я устал! Сутками напролет мы мчались по дорогам, потом воевали и, когда понадеялись, что наконец-то наступит хоть на короткое время спокойствие, снова начинается „буйство“!» Снаружи перед дверью раздается грохот, затем кто-то тяжело ступает по доскам пола. В мигающем свете лампы узнаю нашего курьера унтер-офицера Хермесмана (из Хагена). «Ну, кухня приехала, наконец?» — спрашиваю его я. Он кивает. И в самом деле, пищу доставили. Теперь голодные вояки вздохнут свободно! Командир батальона проснулся, удивленно посмотрел на часы, встряхнул головой. «Неужели я в самом деле заснул?» — удивленно спросил он. Между тем сообщение о появившейся полевой кухне с быстротой молнии распространилось среди всех наших людей. Голодные вояки бросаются к грузовикам с прицепленными кухнями. Нам привезли еще и боеприпасы. Это совсем успокоило меня. Затем появляется Гюнтер, мой связной, с дымящимися котелками. Это чудесно, когда на морозе перед тобой ставят горячую еду. Мы хвалим своих поваров, ведь все голодны, как волки. После супа сразу же съедаем холодный паек, исходя из того принципа, что не будет никакого смысла поглощать такую хорошую еду, если ты уже мертв. Батальонный обсуждает что-то с курьером, который привез большую папку с бумагами. Их надо подписывать, в том числе распоряжения обозу, который двигается за нами. Здесь нужно все внимательно обдумать, чтобы не забыть того, в чем мы особенно нуждаемся. Наконец все бумаги подписаны. Завтра фельдфебель должен принести бутылку водки. «Не забудь, у моей бабушки завтра день рождения!» — кричу я курьеру. «Это хороший повод для празднования!» — смеется командир батальона. «Конечно, господин старший лейтенант». Теперь мы смеемся все вместе. У нас обоих, унтер-офицера Хермесмана и у меня, дома в одном и том же городе. Мы мечтаем об отпуске, говорим о последних бомбежках в Хагене и о том, скоро ли прибудет к нам почта. При этом все время прислушиваемся. Снаружи загрохотал пулемет. На этом наша беседа заканчивается. Что там случилось? Я иду к нашему постовому, который все еще стоит у угла дома. «Ну, что случилось?» Он сообщает мне, что перед нашими пулеметчиками появилось несколько русских. Я снова поднимаю к глазам бинокль и вижу, как перед нами по снегу ползут иваны. Они уже приближаются к изгороди. Внезапно комбат говорит: «Крикните им пару раз!» Я смеюсь, почему бы нет? Прикладываю руки воронкой ко рту и затем кричу русским: «Русский, приходи! Высоко поднимай руки и бросай оружие!» Так, с вариациями, я около получаса переговаривался с русскими до тех пор, пока не сорвал голос. И в самом деле, к нам подползает еще несколько иванов. Наши пулеметчики тот час же задерживают их. Наконец я прекращаю свои призывы. Бух! Видимо, дела у ивана идут там совсем неважно, потому что снаряд летит мимо и след от него быстро исчезает в небе. Теперь русские стреляют снова и снова близко от нас, но совсем не корректируют результаты. Никто у нас не пострадал. Смотрю на светящийся циферблат моих часов. Они показывают 01.15. Наше дежурство закончено. Я иду в дом, еще раз вызываю связиста с огневой и мимоходом говорю батальонному: «Господин обер-лейтенант, теперь вы можете спать спокойно, наше бодрствование закончилось благодаря богу». Он ложится на диван, прижавшись к печке, и закрывает глаза. Я тихо открываю дверь в спальне; в слабом свете керосиновой лампы вижу, как артиллерийский лейтенант и обер-фельдфебель Гроссе спят на полу. Я бужу их обоих и готовлю себе постель рядом с большой изразцовой печью, которая все еще теплая. Вешаю каску и пистолет-пулемет на спинку кровати. На всякий случай закрываю чемодан с журналом боевых действий и рюкзаком. На кроватях спят хозяева, а на полу — оба связиста и санитар, а также командир отделения. В комнате становится совсем темно. Я не нахожу ничего, что можно было бы положить себе под голову. Но тут поднимается с кровати девушка, трет себе глаза и пристально смотрит на меня. Затем она вникает в ситуацию и смеется. Она, конечно, еще не отошла ото сна и забыла, в какое положение попала, а потом испугалась, увидев нескольких незнакомых солдат у себя в спальне. Это была маленькая восемнадцатилетняя Мария. Она вопросительно смотрит на меня. «Вернутся ли сюда завтра русские? Я имею так ужасно страх. И что вы сделаете?» Мне жаль ее, но что я должен ей сказать? «Мы должны пробиться в Кенигсберг, однако нас обложили со всех сторон. Вам следует перебраться к нашему обозу, так как я и сам не знаю, как станут развиваться события». Это все, что я могу сказать ей. Она вздыхает и снова ложится на кровать, укрывшись одеялом. Я подпираю голову руками и рассматриваю спящую девушку. Слабый свет лампы позволяет увидеть только общие черты ее лица. Оно красиво, с обрамляющими его длинными густыми волосами. Скоро она засыпает. Я думаю о войне: как она станет дальше идти? Зарождаются сомнения. С воспоминаниями о доме я засыпаю. Снаружи грохочет пулемет, взвивается сигнальная ракета, я просыпаюсь, открываю глаза и прислушиваюсь. Скоро, однако, снова наступает тишина, и я засыпаю окончательно.
Последняя попытка
31 января 1945 г. Я бодро вскакиваю, когда в комнате начинают звучать голоса. В окно видно, что на улице уже совсем светло. Я сразу же хватаю в руки пистолет-пулемет. Жители убегают с мешками и чемоданами в подвал. Я нахлобучиваю на себя каску, сую в рот сигарету и бужу спящую еще Марию: «Быстро иди в подвал, иван атакует!» — «А вы что делаете? Остаетесь здесь?» — она спрашивает со страхом в голосе. «Да, конечно, мы остаемся. А теперь одевайся и быстро в подвал». Мария исчезает в подвале. «Крах! Бумм!» — разносится снаружи, и мины шипят, пролетая над нами! Это уже, кажется, серьезно! Минометы стреляют все чаще. «Юноша, юноша, проснись поутру под рев снарядов», — смеется мой связной Гюнтер Лоренц и жадно поедает остатки своего холодного пайка. «Ну а ты хочешь хорошо поесть перед геройской смертью?» — спрашиваю я. А снаружи уже начинают свое тарахтение русские крупнокалиберные пулеметы и бьют кнутом по домам первые ружейные выстрелы. «Русские идут! Русские атакуют!» Все просыпаются! Я мчусь к выходу и командую своей батарее: «Огонь!» Но именно теперь, когда все зависит от быстроты реакции, что-то не ладится. Я неистовствую. Наконец-то! Наконец! «Мы готовы!» Я успокоенно слышу теперь, как мои мины пошли на врага. Первые из них ложатся слишком далеко. Я кричу, пробиваясь через грохот: «100 м дальше! 10 ближе, по пяти выстрелов на миномет!» С огневой сообщают о готовности. Я жду новых выстрелов. На этот раз мы даем по 20 выстрелов (4 миномета по пять мин), которые в определенной последовательности быстро вылетают из стволов. Прежде всего я осматриваю территорию, чтобы найти противотанковое орудие, которое «чистит нас, словно граблями». Но прежде всего нахожу справа, за железнодорожной насыпью, большое количество русской пехоты, которая окопалась и ожидает броска в атаку. А мы не имеем там никакой линии фронта. С твердой мыслью аккуратно выкурить их следующими выстрелами я даю указание пока не стрелять в готовящихся наступать на нас русских. Тем более что эта атака разрозненная, да и иваны уже не приближаются. Вероятно, они хотят еще раз испытать силу нашего оружия. Постепенно «буйство» успокаивается. Напряжение ослабевает. Я объявляю командиру батальона мое намерение аккуратно обстрелять русских справа. Он восторженно приветствует мою идею и хочет прибавить к этому еще огонь легких орудий пехоты. Я кричу унтер-офицеру Шпренгалу, чтобы он оставался на наблюдательном, а сам бегу короткими перебежками к огневой позиции. В доме сидят юноши, а снаружи несут охрану постовые. Водители и техники грузовиков также сидят у них. Для обратного пути у них нет горючего! Наш курьер (унтер-офицер Хермесман) отправился в тыл пешком, чтобы раздобыть бензин. Посты охраны расположены скрытно за домами, однако справа сюда могут пробраться русские. Я иду на посты, чтобы узнать о наличии боеприпасов для осуществления моего намерения. С удивлением узнаю, что для четырех минометов есть еще по комплекту из 100 выстрелов. Но этого недостаточно. «Вчера вечером не привозили никаких боеприпасов?» — спрашиваю я. Поступления не было, но оказалось, что на одном грузовике есть еще мины, которые даже не разгружали. Люди быстро забирают боеприпасы из машины. Теперь я могу рассчитывать почти на 400 мин для атаки! Это уже что-то! Однако следует найти более или менее удачный наблюдательный пункт. Поневоле я должен стрелять без хорошей охраны. Только садовая изгородь еще представляет собой какое-то препятствие для врага. Я устраиваюсь за низкими строениями крольчатника. Минометчики рядом, всего в десяти метрах за мной. Я могу подавать команды голосом. Легкие пушки пехоты обстреливают домик путевого обходчика, у которого, как предполагают артиллеристы, стоит противотанковое орудие противника. Мои первые четыре мины взрываются посреди скопления русских. Минометчик, коренной берлинец (Фриц Барт, из Ораниенбурга), стреляет прекрасно. И затем стрельба идет на поражение. В расположении русских поднимаются клубы дыма. При дальнейших попаданиях снег становится черным. Время от времени там взлетают в воздух какие-то доски, бревна и разные предметы. «Прямое попадание! Прямое попадание!» — кричит командир батальона и радуется, как ребенок. Это доставляет удовольствие также и мне! Наверное, я израсходовал бы все боеприпасы, но их все же следует оставить на более позднее время. К сожалению, я должен прекратить огонь. Большой отряд русских повернул влево и исчез в овраге. Ну, туда все же надо послать парочку мин! Внезапно что-то шипит передо мной. Мина примерно в 20 м падает в снег. Привет! Иван дает! У нас на батарее остановка в стрельбе. Теперь в дом попадают три снаряда! Это стреляет противотанковая артиллерия («Трах! Бумм!»). Она опасна еще и потому, что сначала слышен взрыв, а потом только, если ты остался жив, щелчок от выстрела. Русские хотят вывести из строя мою огневую позицию при всех обстоятельствах. Теперь каждому необходимо обрести уверенность в себе и действовать согласно обстоятельствам. Особенно страшного ничего не может произойти, так как нужно пробить еще две стены, чтобы достать нас. И, кроме того, мы — большие оптимисты! Для разнообразия иван стреляет из 15,2-см «черной свиньи» по деревне. Это весьма неприятно! Между двумя снарядами, которые взрываются непосредственно перед нашим домом, прибывает связной с наблюдательного пункта. «Проклятье! Такое бывает лишь раз в жизни!» — кричит он снаружи, задыхаясь. Не удивительно, если учесть что он мчался, как лошадь. В руке он держит стабилизатор от русской мины 12-см миномета. «Он попал к нам прямо на обеденный стол, — рассказывает связной. — Эта 12-см мина попала прямо на крышу наблюдательного пункта, пролетела через чердак и „бумм“ — взорвалась. В скатерти образовалась дыра, а вся она оказалась забрызгана грязью. Глупо! И стабилизатор на столе! Мы в это время как раз обедали. Вам надо было посмотреть на наши лица!» Этот «трах-бумм» нас снова обстреливает. Теперь мы должны быть осторожнее. Минуты не прошло, как снаружи опять: «Трах! Бумм! Трах!» Стекла вылетают из окон, дребезжат, а во рту ощущается вкус пороха. Я соскользнул с кресла на пол, как «смазанная маслом молния». Это была весьма милая огненная атака! Я осматриваюсь и вижу: все сидят на полу или прижались к стене. Выглядит смешно, но на деле дьявольски погано! Едва этот страх проходит, как на его место приходит новый! Теперь можно сказать, что мы счастливо отделались! Мы не слышим друг друга, когда кто-то из нас пытается что-то объяснить! То, что до сих пор взрывалось там, снаружи, были еще ягодки! Где-то совсем близко снова шипит снаряд. Задрожала земля! Дом покачнулся, посыпались с потолка и стен штукатурка, известь и цемент. Новые и новые удары сотрясают нас. Последние стекла выжимает взрывная волна. И все это сопровождается диким воем и треском! Мы удивленно оглядываемся. Однако наша усадьба сооружена из толстейших плит! Если бы мы укрывались в деревенских домах, я вообще не знаю, что бы было, и даже думать об этом не хочется! Мы видим большие черные воронки от 20 до 30 снарядов диаметром от 8 до 10 м, окруженные замерзшими земляными глыбами. Но снаряды ложились, пожалуй, в 300 м от нас за Яскеймом. Надо надеяться, что ничего подобного больше не случится. Я предполагал, что иван обстреляет нас из захваченных фаустпатронов. Но у него были и минометы разных калибров, а также 28-см орудия «М-28» с 60-кг снарядами! К нашему счастью, он больше не обстреливал нас. Я обдумываю, не стоит ли изменить позицию, так как нас, безусловно, засекли. В то время как я об этом размышлял, раздался ужасный шум и грохот, как будто весь дом решил обрушиться. Связной очень осторожно выглядывает наружу, желая выяснить, что происходит, но тотчас же возвращается обратно и кричит: «Выходите! Дом горит!» Уже слышно шипение мокрых бревен, и в комнате поднимается дым. Я приказываю, чтобы все, кто занимает ближайшие пять домов, выходили и собирались вместе.
