Юрген решительно поднялся. В поле!
Das war ein Moor
Это было болото. О том, что болота существуют в природе, Юрген, в принципе, знал, болотистая местность — так, помнится, говорил школьный учитель географии. Но это так и осталось школьным знанием, не подкрепленным личным опытом. В тех краях, где Юрген провел детство, болот не было. А потом он жил в городах, в них другие болота.
Детский опыт все же пригодился. Юрген не прошел и пятидесяти шагов по полю, как различил характерные звуки — так потрескивал тонкий ранне-декабрьский лед на волжском затоне, где они катались на коньках. Он догадался, что под ним вода, и простирающееся перед ним поле вдруг предстало разлившейся по весне Волгой, которая вот так же затапливает поля и перелески на несколько километров окрест, так что до некоторых деревень добраться можно было только на лодке, лавируя между торчащими из воды кустами. Точно как здесь, подумал Юрген, для большей скорости обходя стороной островки кустов. Зачарованный своей аналогией и детскими воспоминаниями, он как-то упустил из виду, что разлив и лед не сочетаются — либо одно, либо другое. А еще были кочки, странные твердые бугорки на поверхности льда, о которые постоянно спотыкался Юрген, — он ведь шел, почти не поднимая ног, как будто скользил на коньках или лыжах.
Но вот он вступил на пространный участок, чистый и ровный, как каток, и зашагал быстрее, едва сдерживая себя, чтобы не побежать, — бегать по тонкому льду нельзя, топнешь ногой и вмиг провалишься. Только так подумал — и тут же провалился. Левая нога почти без сопротивления ушла вниз до середины бедра, как в прорубь, затянутую тонкой коркой льда, слегка припорошенной, — ловушку для недотеп. Вот только пахнуло не так, как на Волге, чем-то гнилым и затхлым.
Юрген распластался на льду, полы шинели разлетелись, ну точно — баба на чайнике. Он замер, но не от страха или неожиданности, от них-то как раз начинают судорожно биться, стремясь как можно быстрее выбраться, да только ломают лед вокруг, расширяя прорубь и запуская вдаль молнии трещин, и вот уже барахтаются в воде, в месиве кусков льда, и если нет никого рядом с длинной пешней или веревкой, то тогда — все, конец. Юрген слегка пошевелился, прислушиваясь. Лед был прочный, не лопался. Действительно, похоже на прорубь, или проталину, или окно над пещерой водяного, не его ли дыхание вырвалось наружу? Юрген осторожно пополз, медленно вытягивая ногу из провала. Попытался поползти, потому что нога-то и не поддавалась. И ведь не во льду застряла — бедро свободно ходило туда-сюда, но что-то держало за сапог, не просто держало, а вроде как тянуло вниз. Уж не водяной ли, встрепенулся сидевший в Юргене деревенский мальчишка. Болото, ответил ему трезвомыслящий городской житель. Догадался, наконец.
И тут Юрген испугался как мальчишка или, вернее, как городской житель. И судорожно забился, стремясь как можно быстрее выбраться, пока не засосало, пока не утянуло в эту зловонную жижу. И бог с ним с сапогом, хочешь, водяной, сапог, забирай сапог, мне не жалко, только душу отпусти на покаяние! Так или примерно так кричал мысленно Юрген, все яростнее дергая ногой, в голове у него все смешалось от страха. Наконец вырвал ногу. Раздался хлюпающий звук, то ли вздох разочарования, то ли отрыжка удовлетворения. А Юрген уже полз по-пластунски к ближайшему островку, заросшему кустами, к земле!
Он сидел, вытянув ноги и рассматривая в свете выглянувшей луны свою ступню в продранном носке. «Интересно, что было бы, если бы нас обули не в трофейные советские кирзовые сапоги, а в штатные немецкие ботинки? — думал он, как будто не было для него в этой ситуации вопроса важнее. Думал неспешно и лениво, как человек, прилегший отдохнуть на диван после сытного обеда. — Ботинок бы, конечно, не слетел, и был бы я сейчас при ботинке. С другой стороны, если бы сапог не слетел, то где бы я сейчас был? Хорошая все же штука — сапоги». В прорехе носка белел большой палец. Юрген попробовал им пошевелить. Не удалось. Он попробовал еще раз, с большим усилием. Зашевелилась вся ступня, как смерзшаяся. «Черт подери! — спохватился Юрген. — Так ведь можно не только сапога, но и ноги лишиться». — «И меня! — обеспокоилась голова. — Если будешь тут рассиживать!» «Помолчи! — приструнил ее Юрген. — Не до тебя сейчас. У меня мысль недавно мелькнула». «Это она у меня мелькнула, — не сдавалась голова, — о ноже». «Точно, о ноже! — обрадовался Юрген и тут же сник. — О ноже, который в сапоге был. Неужели в том?!» «А ты проверь», — ехидно сказала голова. «Как же я проверю, если сапог утоп?» — озадаченно спросил Юрген. «А ты подумай. Если есть, чем», — с еще большим ехидством сказала голова.
Пока шел этот внутренний спор, рука сама скользнула к правому сапогу, нащупала там нож, вытащила его, поднесла к самым глазам хозяина, услужливо выкинула лезвие. «Молодец», — похвалил ее Юрген и, недолго думая, принялся отрезать от нижней полы шинели полосу шириной сантиметров в двадцать. Потом, чуть приподнявшись, притянул к себе ветку, ивняк — самое то! Сделал надрез на коре, попробовал содрать ее, куда там! И ломкая, и отстает плохо, не лето ведь и даже не весна, хоть и март на дворе. Пришлось опять шинель укорачивать. Отрезал длинную узкую полосу, свернул в плотный жгут — есть чем прихватить обмотку!
Встал, потопал немного ногой. Не сапог, конечно, но лучше, чем босиком. Намного лучше! И он споро двинулся в путь, от островка к островку, держа лес по левую руку и не удаляясь от него. По всем прикидкам выходило, что так он идет параллельно шоссе. Шел часа два, или час, или три, не определить. По усталости в ногах выходило даже больше трех, ноги требовали привала, тут они были заодно с желудком, который требовал еды. Но они со второго километра начали канючить, так что веры им не было.
Но вот лес вроде как влево стал отворачивать, или болото стало лес влево отжимать, это как рассудить. Не это главное. Главное — как дорога идет. Юрген припомнил, как один из главных стратегов их роты, рядовой фон Клеффель, не доморощенный стратег, которых во всех ротах предостаточно, а самый настоящий подполковник, разжалованный за небольшую тактическую ошибку, приведшую к гибели половины его полка, так вот этот самый рядовой фон Клеффель говорил, что шоссе это прямое, как стрела, и идет параллельно фронту, с юга на север. Но Юргена тут же и сомнение взяло: какое же оно прямое, как стрела, если возле их проклятой высоты оно делает пусть маленькую, но все же петельку. И вообще, нету в России прямых дорог, это вам не Германия.
Но последнее слово не за сомнением осталось. Вся надежда была на то, что дорога никуда не отворачивает и болото прямо к ней выведет. И верить в это хотелось, а когда хочешь во что-нибудь поверить, то и поверишь, каким бы глупым это ни казалось и ни было.
Осененный этой верой, Юрген зашагал по болоту с удвоенной энергией, хотя и небыстро, потому что энергии оставалось совсем немного, ее как ни удваивай. Срезая путь, он все больше забирал влево, к лесу, пока, махнув рукой на осторожность, не выбрался на опушку и уж там, на твердой земле, припустил трусцой.
Дорога явилась Юргену как чудо — воздалось ему по вере его. Он пал на колени и пополз к новой святыне. Так это смотрелось со стороны. На самом деле Юрген проявил элементарную предусмотрительность. Шоссе было как линия фронта, и хотя отсюда было далеко до места главных событий, как иваны, так и немцы вполне могли выставить здесь посты наблюдения, схлопочешь пулю ни за что ни про что и даже не успеешь понять, от кого. Он сполз в кювет, потом поднялся к самому полотну дороги, замер, напряженно вслушиваясь. Вдруг слабая вспышка света, как будто кто-то запалил спичку, прикуривая сигарету. Юрген приподнял голову, надеясь разглядеть человека. Оказалось — ракета. Дорога была действительно прямой, в конце туннеля в лесу, почти на горизонте, светилась, падая, ракета. Там была высота. Потом оттуда донесся едва слышный шелест пулеметной очереди. Километров пять, прикинул Юрген. Недалеко же он ушел! А с другой стороны, ох как далеко, успеть бы теперь дойти до своих до света.
