Эсэсовцы отошли уже к самому крематорию. На площадке остался один Штейнхауэр, его рука лежала на рукоятке дистанционного взрывателя.
— Это к складу с газом, — сказал он Юргену. — Вот взорву сейчас все к чертовой матери. Все на хрен погибнем.
— Не взорвешь, — сказал ему Юрген, — ты еще пожить хочешь, ты еще не дошел до точки.
— Тоже верно, — сказал Штейнхауэр, оторвал руку от рукоятки, поднялся. — Мы еще встретимся с тобой, Юрген Вольф, — сказал он с угрозой, — повоюем.
— Может быть, и встретимся, — ответил Юрген, — может быть, и повоюем, может быть, даже и не против, а вместе, все может быть.
— Может, — усмехнулся Штейнхауэр, повернулся к Юргену спиной и направился к своим.
Эсэсовцы обогнули руины крематория и направились к боковым воротам, через которые в лагерь доставляли разные грузы. Они не преследовали отступающего деморализованного противника, ведь это была не боевая операция.
— Неподчинение приказу, — тихо сказал Юргену подполковник Фрике, незаметно подошедший и вставший рядом. В голосе Фрике не было осуждения, простая констатация факта.
— Там, в бараке, я увидел одного человека, он был очень похож на моего отца, — сказал Юрген. Он не оправдывался, он пытался объяснить. — У меня отца посадили, много лет назад, я с тех пор ничего о нем не слышал.
— Это не имеет никакого значения, — сказал Фрике.
— Да, это не имело никакого значения, — согласился Юрген, — я просто не хотел выполнять этот приказ. Я не убийца.
— Да, мы не убийцы, сынок, — сказал Фрике, — мы — солдаты.
Они покидали лагерь. Они не вспоминали о заключенных, они ничего не могли для них сделать. Они и так предоставили им шанс — шанс дождаться прихода русских. Им же нужно было спешить на запад, чтобы соединиться с основными силами и, закрепившись на подготовленных позициях, не пустить русских дальше. Это был их шанс. Никто бы не рискнул взвешивать шансы.
— Как вы полагаете, герр подполковник, какие последствия будет иметь… э-э-э… инцидент? — спросил обер-лейтенант Вортенберг, когда они шли к воротам лагеря.
— Полагаю, что никаких, — ответил Фрике, — о нас даже не упомянут в рапорте. Ведь это не мы не выполнили приказ, это они, — он ткнул пальцем в сторону, куда ушли эсэсовцы, — не выполнили приказ. Любые ссылки на недисциплинированность солдат испытательного батальона будут восприняты как попытка уйти от ответственности, переложив ее на чужие плечи, и лишь усугубят их вину.
Юрген подошел к обозу. У повозки, вцепившись двумя руками в бортик и согнувшись пополам, стояла Эльза. Ее рвало.
— Ну что ты, девочка, — ласково сказал Юрген, — все же закончилось. Все хорошо.
Хорошего было мало. И ничто не закончилось. Призраки концлагеря долго преследовали их. Они высовывали руки из-под снега, они ложились на дорогу и хватали их за ноги, они сидели, привалившись к деревьям, и смотрели на них остекленевшими глазами, они безмолвно кричали навечно разверзнутыми ртами, они показывали им свои искалеченные конечности, свежие раны на груди, размозженные выстрелами затылки. Их были сотни, если не тысячи, этих призраков в лагерных робах. Заключенных, способных идти и держать в руках кирку, гнали этой дорогой за несколько дней до них. Всех падавших от измождения охранники пристреливали на месте. Это был настоящий марш смерти.
Они свернули в сторону. Им, еще живым, было не по пути с мертвецами.
Das war Deutschland
Это была Германия. Как только они увидели на ничем не примечательной липе табличку с номером, так сразу и поняли: они на Родине! Все сразу встало на положенные места: дороги выпрямились и затвердели, деревья вдоль дорог выстроились в ровные шеренги, через каждый километр из-под осевшего снега выглядывала скамейка, словно приглашая присесть и отдохнуть усталых путников, то есть их, если где и виднелась упавшая ветка, то она, казалось, кричала: я только что упала, не расстреливайте лесника!
В таком лесу хорошо за девушками бегать или партизан-диверсантов ловить, а вот самому убегать несподручно. А они, в сущности, этим и занимались.
Та задержка из-за концлагеря дорого им обошлась — русские опять сели им «на хвост». А тут еще погода окончательно испортилась.
На фронте хорошей погоды не бывает, непролазная грязь без остатка заполняет интервал между испепеляющей жарой и трескучим морозом. Ветер непременно пронизывающий, за исключением случаев, когда с тебя пот градом катит или вокруг такой дым и тротиловый чад, что дышать невозможно. С неба непременно что-нибудь сыплется: дождь, снег или, как позавчера, бомбы.
Ясная погода с ярким солнцем и легким морозцем — хуже не бывает! Воздух чист, видимость до самого горизонта, лес прозрачен и просматривается до самой земли, все ползущее и идущее как на ладони, хочешь — из пулеметов на бреющем полете расстреливай, хочешь — бомбы мечи. Такой вот им денек выдался. Спасло то, что русские летчики маленькими группами брезговали, тем более с повозками, им длинную колонну подавай, лучше с танками. Ну и то, конечно, что подполковник Фрике вновь приказал им разделиться и идти повзводно. После третьего налета русских «илов» они выяснили методом проб и ошибок, что именно взвод является пределом брезгливости летчиков. Так и пошли.
В тот день переход получился средненьким. За десять дней они прошли от Вислы четыреста километров, выходило в среднем по сорок километров в день. Столько они и прошли. Надо было больше, ведь не было ни арьергардного боя, ни других непредвиденных остановок, да ноги не шли, как свинцом налились. И дело было не в том, что они все десять дней не снимали сапог, что их ноги были стерты, а у новобранцев и вовсе разбиты в кровь.
Просто им было тяжело идти по родной земле, зная, что за ними по пятам идет безжалостный враг. Не таким им виделось в мечтах возвращение на Родину. Пусть лишь немногие мечтали вернуться победителями. Но все мечтали вернуться свободными людьми. Свобода многогранна. Идти, расправив плечи и не оглядываясь настороженно по сторонам, вдыхать полной грудью чистый свежий воздух, не втягивать голову в плечи и не падать на землю при любом подозрительном звуке — это тоже свобода. Они знали, что могут вернуться на Родину, лишь пройдя испытание, обретя свободу. Но и в этом случае почувствовать себя свободными они могли, лишь вернувшись на Родину, в родные деревни и города. Родина и свобода слились в их сознании воедино, это были две стороны одной медали, которой, даст Бог, их когда-нибудь наградят. И вот они на Родине, и они — несвободны. Более того, несут на своих плечах несвободу всем людям, живущим на этой прекрасной земле, в их родных деревнях и городах. На душе было тяжело. И ноша была тяжелая. Они едва переставляли ноги.
Впереди показалась деревня, забрехали собаки. Лейтенант Ферстер, кинув быстрый взгляд на Юргена, сказал неуверенно и раздумчиво, как будто сам с собой разговаривал:
— Надо бы разведчиков послать.
— Целлер! Фридрих! Разведать обстановку, — скомандовал Юрген.
