— Какие снайперы! — усмехнулся Ули. — Не видно ни зги. Спят без задних ног.
Но зажигалку все же загасил. Юрген задрал голову вверх. На чистом небосводе слабо прорисовывался тонкий серпик луны, мерцали звезды. «Дрянь погода, — подумал Юрген, — завтра с утра жди бомбежки. Ну, хоть отосплюсь».
— Ты, помнится, танкистом был, — сказал он.
— Был. Попытался стать. Мне всегда техника нравилась, вот и подал в танковое. То есть сначала в летное, но по росту не прошел, — слишком высокий. В танке мне тоже было тесновато, но — взяли. Да и танки тогда были — смешно вспомнить! — Он действительно рассмеялся. — Техника техникой, но как я сейчас понимаю, в танковое я подался, лишь бы наперекор отцу сделать, по-своему. Он ведь против был, у него свои планы были о моей военной карьере, все убеждал меня… Чем больше убеждал, тем крепче у меня было желание сделать наоборот. У нас с отцом всегда так выходило, сколько себя помню. Он как приедет, так уже через час за ремень хватается, так я его доставал. Драл меня нещадно, к дисциплине и послушанию приучал, да все без толку. Это ты у нас был пай-мальчиком, всегда папу-маму слушал, если бы не я, вырос рохля рохлей.
У Юргена были совсем другие воспоминания о детских годах, прямо противоположные, но он промолчал.
— Но от судьбы не уйдешь, — продолжал Ули, — все равно в разведке оказался, пусть и армейской. Как у нас говорят, яблочко от яблони недалеко падает. — Он остановился, осекшись.
— У нас говорят: не от яблони, а от дерева, — сказал Юрген после едва заметной паузы.
— Правда?
— У меня есть товарищ, он только пословицами и изъясняется, он говорит: от дерева.
Они немного поговорили о нюансах языка, заинтересованно и горячо, как будто не было сейчас темы важнее. Они, поддерживая друг друга, убегали прочь от скользкой темы. Ули, расслабленный воспоминаниями, сболтнул лишнего, так ему показалось. Юргена информация об отце не то чтобы сильно поразила, в глубине души он был готов к чему-нибудь эдакому, это был один из возможных вариантов, которые подспудно крутились в его голове. Но ее нужно было хорошенько обдумать, наедине, не сейчас. Расспрашивать же брата было бесполезно, наврет ведь в три короба по их шпионскому обыкновению, только хуже будет. Уж лучше о языке, тут и думать не надо, знай себе говори, это выходило само собой.
— Ты стал настоящим немцем, — сказал Ули, — немецким немцем.
— А ты стал русским, — уколол все же брата Юрген и уточнил, чтобы совсем без иллюзий, — русским русским.
— Ну вот и поговорили, — весело сказал Ули, он нисколько не обиделся, это было хуже всего.
— Поговорили, — сказал Юрген. — А ты зачем заходил?
— Горазд ты вопросы задавать, — усмехнулся Ули. — Уж насколько я люблю задавать разные вопросы, но до тебя мне далеко. Да ты и в детстве был такой. Отбою не было от твоих как да почему. Как же ты меня доставал!
— Ты зачем заходил? — повторил свой вопрос Юрген.
— Настойчивый… Да просто так, шел мимо, дай, думаю, зайду, проведаю братишку, посмотрю, как ему служится, узнаю, не обижают ли товарищи, по шее им надаю, если что не так. Они мне много чего рассказали, как я понял, моя помощь не требуется. Да! Ценную информацию получил, брат, оказывается, уже обер-фельдфебель, скоро фельдмаршалом будет.
— А больше тебе никакой информации не было нужно?
— От них и тебя — нет! — рассмеялся Ули. — Сам могу поделиться. — Голос его посерьезнел. — В ближайшие дни мы начнем большое наступление…
— Тоже мне новость! — хмыкнул Юрген, но внутри у него екнуло.
— Полагаю все же, что для тебя и твоих товарищей это — новость, причем неприятная. А вот для вашего командования и всей берлинской камарильи…
— Только не надо пропаганды! — вновь прервал брата Юрген. — Свои-то надоели, а тут еще ваши — бла-бла-бла с самого вечера. Спать не дают! И за вашей передислокацией следить, — добавил он. Знай наших! Мы тоже не лыком шиты!
— Хорошо, — согласился Ули, — только факты. В предстоящей операции будут задействованы два с половиной миллиона человек, больше сорока тысяч орудий и минометов, больше шести тысяч танков и самоходных орудий, семь с половиной тысяч самолетов. Это, к слову сказать, больше, чем было у Германии в начале войны с СССР. Оставим в стороне качество вооружений, которое неизмеримо выросло с тех пор и у нас, и у вас. Главное — то, что вся эта мощь будет сосредоточена на существенно меньшем участке фронта. Ты просто представь длину западной границы СССР и сравни с этой одерской поймой. Тут, напротив ваших позиций, на каждом километре фронта стоит по двести семьдесят стволов, не винтовочных, не автоматных — орудийных. Осадная артиллерия, гаубицы, тяжелые минометы, «Катюши».
— Под всем этим бывали, — протянул Юрген. Хотел, чтобы вышло пренебрежительно, но и сам понял, что не вышло. Воспоминания были не из приятных, так сразу не скажешь, от чего хуже. От обстоятельств зависело. В чистом поле страшнее простого пулемета ничего нет.
— На складах семь миллионов снарядов, по несколько штук на брата, вашего брата. Жалеть, как понимаешь, не будут, ни снарядов, ни вас.
— Зачем ты мне это говоришь? Думаешь, что у меня поджилки затрясутся или что я побегу в плен сдаваться.
— Не думаю, — сказал Ули.
Сказал без заминки, уверенно и искренне, отметил Юрген. Уважает, знать. Приятно.
— Зашел к тебе просто так, повидаться, — продолжал Ули, — и говорю тоже просто так, для сведения. Чтобы ты представлял ситуацию. Чтобы без фанатизма.
— Все мы на фронте под Богом ходим, — сказал Юрген.
— Это верно. Но некоторые еще и испытывают его терпение, нарываются, проявляют бессмысленное геройство в безнадежном положении. Будет обидно, если ты погибнешь не за понюх табака в самом конце войны. А матери так и больно. О матери подумай, — вернул он Юргену старый должок. — Она тебя больше всех любила. — В его голосе неожиданно прозвучали нотки застарелой, детской обиды.
— Вспомнил о матери… — сказал Юрген.
— Я о ней никогда не забывал. А, ладно! Идти пора. Заболтались мы с тобой, а меня командование ждет.
Ули порывисто встал. Юрген разглядел, что он одет в полевую форму Вермахта, только петлицы не были видны под камуфляжной курткой.
— Там внизу посты, — сказал Юрген, — мои парни, в частности, стоят. Они глазастые и стреляют хорошо.
— Сюда прошел и туда пройду, первый раз, что ли? — отмахнулся Ули.
— А своих не боишься? Одежка у тебя неподходящая.
— Они предупреждены. Да и пропуск у меня есть.
— Опять какая-нибудь липовая бумажка за подкладкой зашита?
— Бумажка — вещь опасная. У меня носовой платок имеется. — Он достал из кармана тряпицу, сшитую из трех полос, черной, белой и красной.
— Вроде как флаг, — сказал Юрген.
