Юрген обнаружил это чуть позднее, когда они отволокли старика с открытого пространства. Он знал, где искать, ему уже приходилось видеть раненых с такими же тряпичными ногами. Верхняя половина тела казалась вдвойне живой, руки безостановочно шевелились, взор наполнился высшей мудростью, язык без умолку повторял: «Ну как же так, ну как же так…»
— Мы отнесем вас в госпиталь, они что-нибудь сделают, — сказал Юрген, склонившись над стариком.
— Нет, домой, я покажу. Я хочу умереть дома.
— Солдаты редко умирают в своей кровати.
— Да какой я солдат!..
Они выполнили последнюю волю товарища. Штульдреер был все время в сознании. «Налево, направо, первый этаж, вам не придется нести меня высоко, ключ под ковриком, да, на эту кровать».
— Может быть, мне повезет, и я дотяну до прихода моей старушки. Мы ведь толком и не попрощались, — сказал он напоследок.
У него все спуталось в голове. Это раньше бомбежки были по ночам, теперь дни стали стократ опаснее ночей, и никто уже не покидал укрытий. Но они не стали отнимать у него последнюю надежду. Они оставили его одного, они ничем не могли помочь ему.
* * *
Следующий день ничем не отличался от предыдущего. Они сражались, меняли позицию и снова сражались. Если какая-то мысль и посещала изредка голову Юргена, то только одна — скорее бы вечер, скорее бы вечер!
Они едва успели отдышаться, сидя в спасительной темноте, когда появился мальчишка в форме гитлерюгенда с разбитыми в кровь коленками, офицерский ремень с наспех пробитыми отверстиями двумя слоями обхватывал его талию, тяжелая кобура свисала до середины бедра.
— Вы кто? — строго спросил он.
— 570-й, — коротко ответил Вортенберг.
— Так-так, 570-й. — Мальчишка, подсвечивая фонариком, сверялся с каким-то списком, нацарапанным на листке бумаги. — Вам приказано прибыть в штаб, — важно объявил он, — следуйте за мной.
— Есть! — ответил Фрике.
— Почему вы привели с собой только один взвод, подполковник? — так встретил их какой-то надутый оберст. — Немедленно пошлите двух солдат, чтобы они привели остальных. Мы не можем терять ни минуты!
Фрике не стал тратить время на объяснения.
— 570-й ударно-испытательный батальон готов выполнить приказ! — коротко ответил он.
Им предстоял очередной марш. Карты им не требовалось.
— Все время прямо по рельсам, — сказал оберет, — третья станция, не заблудитесь.
Так Юрген впервые попал в метро. В подземке ему понравилось: шпалы лежали удобно, как раз под его шаг, воздух был не спертым из-за обилия вентиляционных шахт, лампы горели в четверть накала и не слепили глаза, с потолка не капало, пули не свистели. Иногда под ногами шныряли крысы, да и тех было немного.
Das war Reichstag
Это был Рейхстаг. В темноте смутно проступало тяжеловесное приземистое здание, два этажа, четыре башни, в центре зияющий дырами купол, на куполе шпиль, ничего особенного. Если бы не подсказка Красавчика, бывавшего раньше в Берлине, Юрген бы ни в жизнь не догадался, что это за здание.
История с поджогом здания рейхстага и последующим судом над поджигателями-коммунистами прошла мимо него, он был тогда слишком мал. Когда же он вошел в сознательный возраст, уже в Германии, и стал самостоятельно ходить в кинотеатры с обязательной кинохроникой перед фильмом, то о рейхстаге уже почти не вспоминали, как о ненужной, доставшейся по наследству вещи, атавизме прогнившей буржуазной демократии. Заседания рейхстага попадали в поле зрения кинохроники лишь в тех крайне редких случаях, когда фюрер посещал это собрание пустопорожних болтунов. Сами же заседания происходили в другом здании, оно стояло тут же на площади, чуть наискосок, Юрген был уверен, что это и есть Рейхстаг. Кролль-опера, пояснил Красавчик, оперетка, веселое, рассказывали, было местечко. Юрген усмехнулся — фюреру нельзя было отказать в своеобразном чувстве юмора, он нашел подобающее здание для парламента.
Они поднялись по широким гранитным ступеням к главному входу в здание. В вестибюле их приветствовали плакаты, слегка влажные то ли от непросохшей типографской краски, то ли от свежего клея. На плакатах был последний перл Геббельса: «Самый жуткий и темный час — предрассветный!» Этим он хотел вселить в них, солдат, оптимизм и веру в будущее, он думал о будущем, черт колченогий, но они-то жили настоящим, они ощущали всеми органами чувств, кожей, печенью, селезенкой, поджилками, только этот самый час, темный и жуткий. Вопрос был только в одном: этот час — самый или дальше будет еще самее? Так пошутил Красавчик, и они откликнулись на эту шутку немного нервным смехом.
Им предоставили четыре часа на обустройство и отдых. «Взвод, спать», — распорядился Юрген и отправился изучать здание.
Все огромные окна были замурованы. Юрген потрогал кирпичную кладку — сухая, давно, знать, заложили. В кладке были оставлены небольшие амбразуры. «Ну и темень же здесь будет, когда вырубится аварийное освещение», — подумал Юрген. Но даже если бы лампы горели в полную силу, в этом здании без плана можно было легко заблудиться. Вереница комнат, их, как потом выяснилось, было около пятисот, бесконечные коридоры, лестницы, залы, большие и маленькие. Один из самых больших был заставлен стеллажами с папками бумаг, это, наверно, был архив. Другой был в два этажа, здесь, должно быть, когда-то и заседал рейхстаг. Большая сцена, трибуна, имперский орел, раскинувший крылья во всю ширь задника сцены, красные знамена со свастикой, обитые бархатом кресла, балкон. Вход на балкон был со второго этажа. Еще один балкон выходил наружу, он был весь облеплен скульптурами. С него открывался широкий обзор, но Юрген предпочел подняться на крышу.
Там, привалившись спиной к куполу, стоял подполковник Фрике.
— Хочу последний раз посмотреть на Берлин, — сказал он, заметив Юргена. — Пока его еще можно узнать, — добавил он и замолчал, устремив взгляд вдаль.
Юрген тоже осмотрелся, узнал по многочисленным плакатам Бранденбургские ворота. С другой стороны, метрах в трехстах, тоже было знакомое здание — Министерство внутренних дел, его изображение Юрген разглядывал два года в тюрьме, там перед столовой за толстым стеклом была целая галерея фотографий, зданий и лиц, по ведомственной принадлежности. Внизу был какой-то канал, выгибавшийся полумесяцем, на обоих концах которого виднелись мосты: один — целый, монументальный, другой — взорванный, с обрушившимися пролетами.
— Шпрее, — сказал Фрике.
Шпрее? А он думал — канал. То есть он думал, что Шпрее — это река. Какая же эта река?
— А это мост Мольтке-младшего, — продолжал Фрике, показывая рукой на неразрушенный мост. — Красивый мост. Боюсь, что он не доживет до сегодняшнего вечера. Хотя нам следовало бы надеяться, что не доживет, — добавил он с печальной улыбкой, — ведь русские уже там, за рекой.
— А где рейхсканцелярия? — спросил Юрген.
