С мая сего года основную часть пайков (рис) выдавать только по месту работы. Норму выдачи рыбы установить 30 граммов в день на человека.
Учитывая, что основным видом топлива в домах является уголь и брикеты из смеси каменного и древесного угля с опилками, ввести их нормированную выдачу.
Покупая по карточкам, можно жить и на шесть иен в месяц, но тогда ты еле поднимаешься по лестнице. На черном рынке горсть риса стоит уже в двадцать раз дороже.
Даже яйца стали роскошью, все проклинают черный рынок, но покупают на нем.
В поселке Ханедо до войны жило двести семей. Каждый крестьянин имел от пяти тан до одного те земли. Сейчас осталось всего сорок семей, в которых нет ни одного мужчины старше шестнадцати и младше шестидесяти лет. В поселке за месяц умерло от голода пятнадцать человек…
Дневной рацион китайца, привезенного с материка для работы в шахте, — три пирожка с бобовой начинкой, одеяла им не положены. На Хоккайдо плохо работающего воспитатели сначала бьют, а потом волочат за ноги по земле. Говорят, это называется «кнут любви и наказание слезами».
В руднике во время работы нашли двух корейцев, заснувших в штреке. Провинившихся вывели на поверхность и убили, вводя им между ног раскаленный железный прут…
30 июня в городе Ханаока восстали рабочие-китайцы. Они убили трех воспитателей. Вызванная военная полиция и войска окружили восставших на площади перед кинотеатром «Керакукаи». Из девятисот окруженных убито 416 человек, площадь завалена трупами…
Жизнь в городе становилась все тяжелее. Получив красные бумажки о призыве, из ресторана исчезли один за другим все мужчины, остался один старик-швейцар. Юкки видела несколько писем, пришедших от тех, кто был призван, — листочки, исчерченные черной тушью (вычеркнуто цензурой). Девушки боялись трудовой повинности и, когда хозяин за какой-нибудь пустяк грозил увольнением, становились на колени и умоляли простить.
— Говорят, Токио сгорел дотла, — сказала как-то Юкки ее напарница. Они стояли у плиты, в медном котле клокотала жидкая соя. Она показала пальцем вверх, там были потолок и крыша, над которыми по нескольку раз в день пролетали американские самолеты.
— Они бросают много-много маленьких бомб, каждая горит и поджигает все кругом. Отчего они ни разу не бомбили наш город?
— Может быть, они считают его не очень важным?
— Ну да, а аэродромы кругом? Раньше был один, а сейчас уже третий заканчивают, желтая пыль оттуда так и идет, так и идет… А еще вчера я видела несколько пленных, их вели по улице, и люди бросали в них камни. Говорят, лагерь где-то в городе, их держат под землей, как животных. Поэтому американцы не бомбят нас, они боятся попасть в своих.
Когда вечером Юкки уходила из ресторана, в дверях хозяин ухватил ее за рукав:
— Постой, надо поговорить.
Он осмотрел ее с ног до головы, задержался взглядом на плотно запахнутом на груди халатике и, не отпуская руки, добавил:
— Задержись. Я давно хотел познакомиться с тобой поближе. Разве я не должен знать о своих работницах все? А? Мы даже попьем чаю. Приготовишь в моем кабинете.
Мимо них, стараясь не смотреть, торопливо бормоча: «Спасибо, до завтра» — проскользнула последняя из работниц. Юкки почувствовала, как злобно тяжелеют плечи, обреченно опустила лицо.
— Да, да, конечно, я сделаю все, что вы прикажете. Только… Я не знаю, как вам сказать… Дело в том, что я… Вы ведь понимаете: пройдет несколько дней — и я смогу сделать для вас все это.
— Что ты мелешь? — Лицо хозяина покраснело, нижняя губа оттянулась, показались нижние неровные зубы. — Смогу сделать… Почему для того, чтобы поговорить с тобой, я должен ждать?
— Несколько дней, всего несколько дней, — забормотала Юкки, пряча глаза, — ведь у нас, женщин…
— Не могла найти другого времени. А ты не врешь? Можешь идти. Только теперь сама подойдешь ко мне. Смотри, а не то…
Кланяясь на ходу, Юкки проскользнула мимо него и на слабых, дергающихся от испуга ногах побрела по улице. Конечно, она не недотрога; если бы не это, ей бы тогда не выжить, но теперь у нее Ито, а этот сальный, с гниющими зубами и потными руками скот…
Около ее дома в тени от фонаря, раскачивающегося на проволоке, натянутой от стены до стены, кто-то стоял. Переулок был узок и извилист, в нем часто случались нападения, недавно трое дезертиров убили возвращавшегося домой железнодорожного рабочего. Над трупом жена, плача и раскачиваясь, показывала всем две смятые бумажки — деньги, которые он получил днем и которые спрятал за подкладку форменной куртки.
— Вот, вот они, — бессмысленно повторяла она, расправляя и снова складывая бумажки. — Может быть, он мог откупиться?
Не думая, что рискует, Юкки пересекла улочку, углубилась в зыбкую тень, и тотчас человеку двери шагнул к ней и, прежде чем она успела крикнуть, крепко обхватил за плечи.
— Ито… — прошептала она.
Они лежали на брошенном на циновки матрасе, потные, и бормотали каждый свое, не веря в то, что случилось, не веря в то, что они встретились, что жизнь вернула им вчерашний день, и эти минуты ничем не отличаются от тех, о которых так часто и так горько оба вспоминали.
— Только скажи мне правду, ты не бежал? Ты не дезертир? Тебя не разыскивают? — спрашивала она, наклоняясь, становясь на колени и заглядывая ему в лицо. — Я все равно узнаю. Я помогу тебе. Я знаю, где прячутся те, кого ловит полиция.
— Да нет же, о чем ты говоришь. Третий раз повторяю — мне дали увольнение. У меня с собой документы. Не показывать же их тебе.
— Нет, рассветет, покажи. Это глупо, но если не покажешь, я не смогу успокоиться. Уйду на работу, а там буду думать только о тебе и переверну на себя бак У нас недавно одна облила себе кипятком все — лицо, руки, грудь.
Она сказала про работу, и перед глазами всплыла красная рожа хозяина. Она застонала.
— Что ты?
Жарко дыша ему прямо в ухо, прижимаясь и вздрагивая, рассказала про сегодняшний разговор. Ито выслушал спокойно, повернулся и заснул.
Едва он — летчик в форме — подошел к дверям ресторана, как старик-швейцар угодливо распахнул перед ним дверь. В полутемном зале за низкими столиками сидели несколько человек. Наклонясь и торопливо двигая зажатыми между пальцев палочками, они сосредоточенно ели скользкое, срывающееся тесто.
— Извините, только бобы и лапша. Что прикажете подать, господин военный? — Перед Ито стояла некрасивая пожилая, с густо накрашенным лицом женщина. — Бобы не очень хорошие, прошлогодние запасы.
— Позовите мне хозяина.
— Он у себя наверху.
— Хорошо, я поднимусь… Или нет, пускай спустится. И еще, чтобы здесь была… У вас работает посудомойка Юкки?
Женщина удивленно подняла брови.
