Такое мое мнение подтверждалось высказываниями русских людей на базе трофейного оборудования, разумеется с глазу на глаз. «Ленин — да, а Сталин??? Сталин — сволочь!» Самое удивительное, что такие опасные речи произносились перед военнопленными.
Врезался в память разговор старика с длинной бородой — видимо, русского старовера: «Слышь, Коля, у нас такой порядок: украл ты кочан капусты — тебе пять лет. Украл корзину капусты — тебе 25 лет. Продал ты на черном рынке 100 тонн капусты — станешь директором».
А вот другой пример. На «Заводстрое» военнопленные принимали участие в постройке цеха № 33 по производству сырья для искусственных волокон. Рядом уже стояли голые стены здания длиной более 100 метров. Там располагались деревянные будки прорабов и курилки для рабочих. Удивило меня, что строятся новые здания, а о достройке старых и речи нет. Поинтересовался причиной такой бесхозяйственности, и нашелся информатор, который сослался на принципы социалистического планового хозяйства. По плану сверху выделяются средства на капиталовложения, часть из этих финансов уходит на ранее недостроенные объекты. Таким образом, выделение средств и выполнение строительных работ происходит со значительным сдвигом. Когда началась война, здание центральной лаборатории считалось уже построенным, согласно данным отчета, хотя стояли только голые стены! Все это подтверждало неэффективность социалистического строя, о чем писалось в нацистской печати, и это оказалось правдой.
Вот в таком неопределенном состоянии было мое мировоззрение, так какой уж из меня пропагандист перед пленными немцами? Врать им? Когда сам поп в Бога не верит? Интересно мне было анализировать, при каких обстоятельствах рядовой пленный может быть восприимчивым к политическому перевоспитанию. Разумеется, я исключал подкуп едой, а зря: убедился я, что в первую очередь надо обращаться не к мозгам, а к желудку человека.
1947 год был голодным. Гражданское население, с которым приходилось сталкиваться, голодало. Лучше было положение на производстве тяжелой химии. Там людям давали обед, который от еды пленных почти не отличался. Зима, холодно. На перекур русские и немцы собираются вместе, греются у железной печки. Русские из карманов вытаскивают картофелины, режут на ломтики и кладут их прямо на плиту печи. И обязательно угощают пленных. Значит, мы питаемся на одном уровне. А вот, работающие рядом с нами русские заключенные, питаются еще хуже нас. Свободный человек все же легче переносит голод, нежели заключенный, на которого угнетающе действует психологический фактор.
«Щи да каша, пища наша» — эту поговорку мы знали хорошо, но мечтали о германской кухне, и у большинства все мысли были сосредоточены на состоянии собственного организма. Подаваемые в лагере блюда считаются «проклятой русской жратвой». Всякая восприимчивость к идеологии в данных условиях управляется одним желудком. Так что перевоспитание в системе ГУЛАГа — было актом издевательства и безумия.
Любой преступник, даже убийца, знает, какой срок ему определил суд, и знает дату выхода на свободу. А пленный — кто? Какая уж тут идеология? Когда находимся в положении заложников в руках державы-победителя, нас могут держать в неволе вечно. Какие аргументы могут разбить такое мнение, я не знал. Если пропагандист говорил, что советская сторона сохранила нам жизнь и здоровье, то в ответ слышал: «Единственная их цель — сохранять как можно дольше работоспособность армии вечных рабов». Официальная позиция, что военнопленные должны «искупить вину немецкого народа перед Советским Союзом», совсем не понятна. Отвечают: «Почему только мы? Разве для нас недостаточно 2–3 года? Пусть соберут там тех, кто вообще не испытал этого ужаса».
Очень трудно вести политическую агитацию в таких условиях. Немного окрылил всех лозунг: «1948 — год репатриации!» Но пленные уже ничему не верят. Потому что на родину пока что возвращаются только дистрофики и больные, одним словом неработоспособные.
Переселился я в жилое помещение антифашистского актива. Поближе познакомился со старшим — Теодором. По справедливости и умению общаться с людьми он старый мудрец, хотя старше меня только лет на пять. Главная задача для него — отстаивать интересы рядовых пленных против незаконных и морально недопустимых действий как со стороны немецкого самоуправления, так и со стороны русской администрации. Есть ли у него какое-нибудь политобразование, каким богам он поклоняется — никто не знал и не интересовался. Теодор немного говорит по-русски и пользуется большим уважением начальника политчасти майора Ройтберга и главного в советской администрации подполковника Романова. Как сумел он встать на такую позицию — не имею представления. Неоднократно в своих резких дискуссиях с начальством он пользовался моими услугами переводчика. Послушным слугой он не был. Добиваясь справедливого решения, он, как эквилибрист, ходил по канату, мешая начальству в проведении корыстных мероприятий в ущерб военнопленным. Но, справедливости ради, он принимал решения о наказаниях и военнопленных, если таковые нарушали дисциплину. С проступками типа мелкой кражи у нас свои методы воспитания, а что касается крупных, то это уже решала советская администрация лагеря.
Помнится такой случай. В зиму 1947–48 г.г. бригады, работавшие на воле, снабжались овечьими шубами, за что люди были весьма благодарны, потому что морозы стояли крепкие и мундирные шинели Вермахта никак не соответствовали требованиям русской зимы.
Повторно и все чаще отдельные «рядовые» труженики докладывали о том, что их шуба исчезла во время пребывания в лагере. Им не поверили. Новую шубу не выдали, потерпевшим приходилось выходить на работу в тоненькой шинели. Когда среди потерпевших оказались несомненно честные товарищи, Теодор взялся за дело сыщика. Как он создал систему тайной полиции, для меня осталось тайной. Он имел исключительные способности гипнотизера и пользовался ими при расследовании мелких нарушений. Быть может, у него были и телепатические способности. Однако удалось поймать вора в присутствии представителя советской администрации. Не арестовали его на месте, а тайком следовали за ним, чтобы вскрыть и «торговую сеть», которая транспортировала контрабандный товар за пределы лагерной зоны. Шефом организации оказался один немец — командир батальона. Отдали его под суд.
Потерпевшие реабилитировались и получили новые шубы, их было человек двадцать. Они сердечно поблагодарили Теодора, но оказалась группа немцев, которые обвинили Теодора в предательстве, потому что выдал немца на советский суд. Шефу мафии отвалили десять лет, но, когда Теодор вернулся домой в середине 1948 года, оказалось, что преступник репатриировался раньше него. Он — сам преступник — подал в суд английской администрации, основание иска — преступление против человечности! Нашлось, слава богу, доброе число свидетелей, которые перед этим судом разоблачили жалобщика. Результат — полное оправдание Теодора. Но, видно, борцу за справедливость живется неспокойно везде.
Мы с ним имели очень дружеский контакт со времен моей деятельности на базе. Он меня звал своим младшим братом, а я в нем видел своего рода крестного отца. Он хорошо знал, каким видом работы наиболее охотно увлекаюсь, знал, что именно способность увлекаться интересным заданием — одна из положительных сторон моего характера. Значит, областью моей новой деятельности стало улучшение результатов производственной работы наших бригад. В этом деле я накопил большой опыт еще в прошлом лагере. Одновременно продолжалось сотрудничество с начальником базы трофейного оборудования. На заводе я брал карточки для картотеки, а перевод делал «дома», в уютной атмосфере жилого помещения.
