Более того, если даже поесть было непросто, то попытки справить нужду на фронте были в лучшем случае утомительны, а в худшем — смертельно опасны. «Метели и обжигающий холод, казалось, остановили в нас все естественные процессы, — отмечал один солдат. — Но в случае необходимости требуемую защиту от ветра могли дать овраг, ямы или даже невысокий снежный вал… Тогда, в первый год, у нас было также немало случаев цистита, сопровождавшегося неспособностью помочиться быстро и чувством жжения, сопутствовавшим этому процессу… Боязнь обморожения заставляла многих заворачивать эту часть тела в толстую ткань, которая неоднократно использовалась вновь и вновь. Учитывая «ароматы» немытых тел и ног и нестираной одежды, можно себе представить, какая это была вонь». «О желании сходить по-малому объявлялось всем присутствующим, — вспоминал Сайер, — чтобы распухшие от обморожений руки можно было подержать в теплой моче, которая нередко заносила в наши потрескавшиеся пальцы инфекцию». Генерал Гейнц Гудериан даже отмечал, что вследствие морозов «многие солдаты погибли при отправлении естественных нужд».
Побочный эффект холодов — невозможность помыться и переодеться в чистое — приводил к необыкновенной грязи, неизбежным следствием которой становилось засилье вшей. «Пока я тут бодро тебе пишу, — отмечал в письме к жене Гарри Милерт, — меня одолевают вши. Но с этим тоже приходится мириться. Если выходить из себя по таким мелким поводам, то как можно справиться с более серьезными проблемами?» Впрочем, непрекращающиеся страдания, причиняемые простому солдату вшами, едва ли можно назвать мелкой неприятностью. «К сожалению, многие деревенские избы, в которых мы останавливались, кишели вшами, — вспоминал Зигфрид Кнаппе, — и мы их подхватывали. Если подхватываешь вшей, они остаются с тобой до следующей дезинсекции… Вши были мучением, которое не оставляло нас долгие месяцы. Мы чесались все энергичнее. Чесались руки, ноги, живот, поясница. В подмышках было постоянное жжение. Хуже всего становилось ночью, и люди беспокойно ворочались в своих одеялах». Тот же Кнаппе иронично отмечал: «Хотя мы замерзали, нашего тепла оказывалось вполне достаточно для заедавших нас вшей. Проще говоря, мы превратились в замерзших и измотанных людей, которых постоянно терзали паразиты. Мы чувствовали себя скорее скотом, нежели человеческими существами… Я пытался представить себе, каково это — оказаться под горячим душем… Чуть не сошел с ума от одной мысли».
Хотя Кнаппе мечтал помыться и освободиться от вшей, первое вовсе не обязательно означало второе. «В Одессе нам выдали свежее белье. Вши обожают свежее белье, — язвил Ганс Вольтерсдорф. — Чтобы выманить их, мы обматывали чистые марлевые бинты вокруг шеи, и тут же начиналось Великое переселение вшей… Вши приходили в движение и начинали медленно ползти по щиколоткам, по бедрам, по животам и спинам, все выше и выше, пока не добирались до бинтов на шее. Потом мы бросали бинты в огонь. Моравец предварительно отсортировал своих вшей. Тех, которые были еще слишком малы, он посадил обратно к себе на грудь. К домашним животным вполне можно привыкнуть». Ги Сайер также признавался, что «предпочитал держать своих вшей в относительном тепле между рубашкой и животом», поскольку тогда эти создания становились не так активны. Большинство солдат были менее терпеливы. «Поистине, здесь есть только вши и грязь, — писал Проспер Шюккинг в своем последнем письме. — И мы одинаково боимся и того, и другого». Курт Ройбер, попавший в окружение под Сталинградом, незадолго до пленения утверждал: «Трудно представить себе мир наших эмоций… Мы жмемся друг к другу в блиндаже в каком-нибудь степном овраге… Грязь и нечистоты… Я не снимал одежду с самого отпуска. Вши. По ночам по моему лицу бегают мыши… И всем хочется только одного: жить, выжить!»
На других фронтах солдатам также приходилось сталкиваться с тяготами жизни, со зловредными и вездесущими паразитами. В своем последнем письме из Италии Эрнст Юнгер, сын известного писателя, славившего войну как трансцендентальный опыт, жаловался: «К сожалению, теперь на мне полно паразитов, как и на остальных товарищах, и я каждый вечер усердно на них охочусь». Теодор Кинцельбах писал из Северной Африки о «тучах мух, сидевших на мясе, развешенном на постах». «Только по вечерам в пустыне можно было дышать свободно, — отмечал Мартин Пенк. — Воздух прохладнее, и, что важнее всего, нет мух. Ты представить себе не можешь, какие полчища мух здесь водятся… Они сотнями жужжат вокруг каждого, ползут в уши, в нос, в рот, под рубашку и часто доводят до отчаяния… Я больше не могу себе представить еду, которая не почернела бы от жужжащих мух… Мы также узнали, что такое жажда. Воды не было со вчерашнего дня». Помимо жажды и засилья мух Вальтер Вебер отмечал и другую проблему, свойственную всем пустыням. «Грунт чуть поглубже очень твердый и представляет собой сплошную скалу, поэтому оборудовать здесь позиции очень трудно», — писал он.
В России бичом солдат были не только вши. «Там водилось множество кузнечиков, — вспоминал Зигфрид Кнаппе, — и из-за бесплатных пассажиров иногда трудно было отличить идущего солдата от дерева. Нас беспокоили тучи комаров; повсюду летали мухи». Бернгард Буль жаловался: «Комары — сущее мучение. Нам раздали накомарники — зеленые сетки, которые надеваются на голову. Приходится носить их днем и ночью». Зигберт Штеманн считал, что «мириады мух и прочих жужжащих насекомых» в Бессарабии крайне назойливы. Тем не менее он считал, что это «лучше, чем сидеть по колено в грязи после дождей». Неудивительно, что многим солдатам Россия казалась не столько страной, сколько чередой стихийных бедствий. Вернер Потт утверждал: «Мы несколько недель вели бои без отдыха и сна, каждый день меняли квартиры, шли сквозь метели при минус двадцати пяти, отмораживали носы и ноги так, что всякий раз, когда приходилось стаскивать с себя сапоги, хотелось кричать от грязи, паразитов и прочих мерзких вещей». К этому Гаральд Хенри добавил: «Нет гарантии, что у тебя будут крыша над головой, пища, почта, что ночевать придется в отапливаемом доме. Все это — особые знаки внимания, дары, рождественские подарки, если хотите».
Словно в довершение всех трудностей, большинство солдат страдали от дождя, снега, холода и паразитов в условиях величайшего физического напряжения. Простой солдат вступал в бой так же, как и его предки, — после долгого, изматывающего марша. «Когда пехотинцу выпадает случай проехать на машине, — с горечью отмечает Клаус Хансманн, — это лишь кажущееся облегчение. Это значит, что здесь что-то не так, что мы вдруг срочно понадобились и ждать, пока мы добредем до нужного места своими усталыми ногами, просто нет времени». Куда более обычным для жизни пехотинца, даже в более теплую погоду, было другое наблюдение Хансманна: «Мы, не раздумывая, идем вперед, на восток, по летней степи, наполненной соблазнительными ароматами. Война должна была бы раствориться в этой сладости, но вес снаряжения… бесцеремонно возвращает нас к реальности. Боль в ногах, уставшие мышцы напоминают нам о долге… Каждый шаг дается с трудом из-за жары и пота. Битва с жаждой, битва с усталостью, поиск сил, чтобы вынести это солнце, усталость и отчаяние».
Шагая под «палящим зноем» России в июне 1941 года, Гаральд Хенри жаловался: «Не знаю точно, сколько весит мой ранец, но поверх него уложено толстое шерстяное одеяло, патронный ящик, от веса которого можно сойти с ума, и злосчастная коробка с книгами, которые стоило бы отослать обратно». И его ноша не становилась легче. «Следующий день выдался очень напряженным, — писал он неделей позже. — После часовой передышки вечером мы двинулись дальше. Сорок четыре километра. По пути во время ночного привала по нам стреляли, поэтому пришлось идти, держа наготове оружие или, как в моем случае, пятнадцатикилограммовый патронный ящик… и к утру, когда мы проделывали вторую половину сорокачетырехкилометрового марша, я был совершенно измотан и выбился из сил». «Многие пехотинцы шли к Тобруку пешком — подчеркивал Мартин Пенк в августе 1942 года. — Кто этого не понимает, тот не в состоянии представить себе тяготы, выпавшие на долю пехоты. Приходилось идти по тридцать километров в сутки под палящим солнцем, неся на себе походный ранец, личное оружие и патронный ящик, пулемет (весом около 30 кг) или миномет, в условиях постоянной жажды». Рембранд Элерт похоже отзывался о трудностях отступления немецких войск на юге Украины: «Последние 30 километров многие проходили в одних носках. Мне самому во время отступления пришлось проделать весь путь в двух резиновых сапогах на правую ногу».
