Как давным-давно заметил Гегель, на защиту идей люди встанут с большей готовностью, чем на защиту материальных интересов, и это представление находит новое подтверждение, если изучить поведение среднего пехотинца. С точки зрения немцев, Вторая мировая война, особенно та ее часть, которая велась в России, была в большей степени идеологической войной, поскольку в основе ее лежало противоборство идей, причем идеология противника ставила под сомнение концепции национал-социализма, которые, что удивительно, находили поддержку у множества солдат. И стойкость немецкого солдата, его чувство значимости и цели в жизни, которые нередко простирались дальше самопожертвования, отваги и фанатизма, в значительной мере зависели от его убежденности в том, что национал-социалистская Германия избавилась от груза неудач Первой мировой войны и восстановила индивидуальное и коллективное чувство идентичности немцев. Таким образом, двойная трагедия немецкого солдата заключается в том, что из чувства враждебности по отношению к чуждой и угрожающей вражеской идеологии он совершил невероятные акты агрессии и разрушения, одновременно будучи физически и духовно поглощенным военной машиной. «Защита наших идей, наших прав на самоопределение и нашего общества настолько важна, — отмечает Робин Фокс, — что мы по собственной воле будем стремиться уничтожить тех, кого считаем их врагами, и проявлять при этом высочайшую человеческую отвагу». Однако в итоге в этом и заключается самое полное обоснование необходимости изучения простого солдата, ибо, как заключает Фокс, «в конце концов, именно идеи делают нас людьми».
ЧЕМ БОЛЬШЕ ПОТА, ТЕМ МЕНЬШЕ КРОВИ
«18 июля 1942 года. Я прибываю в Хемницкие казармы — огромное овальное здание белого цвета. Я поражен и испытываю смешанное чувство восхищения и страха». Так Ги Сайер начал описание своей жизни в вермахте, военной жизни. «Наша жизнь течет с такой силой, какой я не испытывал никогда прежде, — продолжает он. — Мне выдали новую форму… [и] я очень горжусь своим внешним видом…Я разучиваю военные песни и пою их с ужасным французским акцентом. Другие солдаты смеются. Им суждено стать здесь моими первыми товарищами… Курс боевой подготовки — самое суровое физическое испытание в моей жизни. Я вымотан и несколько раз даже засыпал прямо над едой. Но я чувствую себя великолепно, меня переполняет радость, которую я не в силах понять после стольких страхов и тревог. 15 сентября мы покидаем Хемниц и маршируем 40 километров до Дрездена, где садимся в эшелон, следующий на восток… Россия — это война, о которой я пока еще совсем ничего не знаю».
Воспоминания Сайера отчетливо передают смешанные чувства смятения, радостного оживления и волнения, которые испытывали многие пехотинцы, отправляясь в учебные центры вермахта. Простого солдата беспокоило расставание с семьей и друзьями, расставание со знакомой обстановкой, боязнь не справиться, боязнь неясного будущего. Но в то же время его наполняло волнение, вызванное ожиданием нового приключения, ощущением себя частью могущественной организации, формированием крепких уз товарищества и подготовкой к встрече с неизвестным. Для многих это становилось обрядом посвящения в новую жизнь. «Мне казалось, — вспоминал Зигфрид Кнаппе о дороге на автобусе в учебный центр, — будто мы все выезжали из детства в новый, взрослый мир». В декабре 1942 года один пехотинец выразил схожие чувства в своем письме к матери из учебного лагеря: «Первые пули просвистели над нашими головами, и из мальчиков мы превратились в мужчин».
Для без малого двадцати миллионов человек, прошедших через вермахт за годы Второй мировой войны, первая встреча с солдатской действительностью происходила именно в центре начальной подготовки, где их обследовали, отбирали и распределяли по службам. По сравнению с американской армией немецкие методы отбора и распределения казались ненаучными и грубыми. Подавляющее большинство новобранцев не проходило ни письменного тестирования, ни проверки технических способностей, и все ограничивалось лишь медицинским осмотром. Однако во время таких осмотров офицеры, проводившие их, беседовали с новобранцами, чтобы получить представление о характере каждого человека и при необходимости отсеять тех, кто не подходил по умственному развитию. Поскольку вермахт больше заботил характер (такие качества, как сила воли, умственная выносливость, смелость, верность, самостоятельность и послушание), нежели склонность к тем или иным видам деятельности, принятые в нем методики были в меньшей степени направлены на определение умственных или технических способностей и в большей степени — на личность новобранца, поведение, манеру держать себя и способность справляться с трудностями.
Мартин Пеппель утверждал, что «из них [психологических тестов] делали настоящее представление, хоть они на самом деле и были довольно просты», но Альфред Вессель, первоначально надеявшийся попасть в люфтваффе, вспоминал о них более подробно. «Мы должны были выполнить физические упражнения, произвести вычисления, написать сочинение и диктант, — вспоминал он. — А затем произошло самое интересное: нас провезли на автобусе через город [Оснабрюк] и отвели в дом. Там нас провели через все здание в подвал, из подвала на лифте отвезли на чердак и повели из помещения в помещение. Потом мы вновь отправились на лифте в подвал. Потом нам стали задавать вопросы. Дело происходило в подвале, в темном помещении без окон… «Сейчас вы находитесь здесь. Вот компас. Как вы думаете, в каком направлении отсюда находится церковь Святого Петра? И где вы видели то-то и то-то?» и так далее. Совершенно не подготовленные к такому обороту Вессель и его товарищи вынуждены были действовать и реагировать с предельной быстротой и точностью. Как оказалось, в этом и заключался смысл испытания. Офицеров интересовали не столько ответы на вопросы, сколько качества, проявленные при этом людьми, вынужденными быстро принимать решения в запутанных и сбивающих с толку условиях.
Для пехотинца процесс начальной подготовки обозначал первый шаг на пути превращения невоенного человека в солдата. Для большинства это был трудный шаг, и многие страдали от тоски по дому, одиночества и смущения. Человек, вырванный из семейной обстановки и поставленный в положение, в котором его индивидуальность и собственная значимость подвергаются испытаниям в новых условиях, испытывает серьезное психическое и психологическое напряжение. «На часах — десять, — писал в своем дневнике Рудольф Хальбей, находясь в центре боевой подготовки в ноябре 1942 года. — Завтра рано утром в это же время мамы здесь уже не будет… Странно думать об этом последнем свидании! Печально и похоже на сон. Я буду сильным. Мама снова заплачет. Я обниму ее, она поцелует меня и прошепчет сдавленным от слез голосом: «Если молитвы способны помочь, то все будет в порядке». Я возьму ее любящие, беспокойные, натруженные руки в свои… Никаких слов. Последний поцелуй, и я останусь стоять один в ясной, холодной ноябрьской ночи». Пусть это и нервные переживания девятнадцатилетнего парня, однако они честно описывают тяжелые чувства, испытываемые многими молодыми новобранцами, впервые покинувшими свои дома и отправившимися в неизвестность. Для Хальбея, как и для многих других, неизвестность означала смерть: не пробыв солдатом и года, он погиб в России в октябре 1943-го.
Начальная подготовка хоть и была суровой, но имела вполне определенную цель. Она была призвана не наказывать новобранцев, а знакомить их с такими вещами, как обращение с оружием, тактика и дисциплина, а также привить им определенные коллективные ценности, привязанности и дух товарищества. В конечном итоге она была направлена на обеспечение управляемости войск и их мотивации на поле боя. Подготовка также должна была отточить инстинкты и навыки новобранцев, выработать рефлексы, научить выполнять отработанные действия в критических ситуациях и не в последнюю очередь внушить им привычку к повиновению — особенно полезное качество для солдата, ошеломленного и парализованного ужасом сражения. В идеале подготовка также способствовала формированию коллективной гордости, поскольку она связывала солдат в единое сплоченное подразделение и убеждала новобранцев в том, что они — настоящие солдаты, неотъемлемая часть могущественной организации. Как отмечал Ричард Холмс, поведение солдата на поле боя, а следовательно, и сплоченность, и боевая эффективность армии, в значительной степени зависит от его подготовки. И мало найдется армий, подготовка которых была бы такой же эффективной, как в вермахте. Необыкновенная спаянность и боевая работа немецкой армии и ее способность раз за разом сколачивать соединения заново из разгромленных остатков и эффективно их применять в значительной мере обусловлены длительной, продуманной и непрерывной подготовкой пехотинцев.
