– На, батя, купи себе выпить-закусить, – Шарагин отделил от пачки денег двадцатипятирублевую купюру. – Ты один в этом городе встречаешь меня с улыбкой. Я дома, батя, я наконец-то дома!
Глава восемнадцатая
СЕМЬЯ
Лена, всего секунду назад собранная, серьезная, внутренне вздрогнула, и растерянность вместе с неожиданной радостью засветились на лице, в глазах.
Она не всплеснула руками – руки оттягивали хозяйственные сумки с продуктами. Не кинулась навстречу, чтобы повиснуть на шее. А надо все же было бы не упускать момент, подбежать и утонуть в крепких объятиях, и заплакать от радости. Сколько мечтала, что так именно и будет, так и встретит – непременно радостью и слезами счастья.
Обо всем она вдруг забыла. Лена точно ослабла и лишилась всяких сил идти. Ноги не несли. Что-то сковало ее. Тяжелые сумки выскользнули из рук, и одна из них завалились на бок,
…так смертельно раненый человек падает, словно мешок… всем
телом вниз…
из сумки покатилась картошка.
…так солдатня сыпется с брони при обстреле…
Ее тонкие, чувствительные к настроению брови дрогнули.
…это – я! не призрак это, милая!.. целая вечность разделяла нас!..
Тогда он, почему-то вначале тоже растерявшийся, зашагал ей навстречу. Не бодро. Как-то устало. Не побежал, как представлял себе в мыслях, скорее обнять-кружить-носить. А именно зашагал. Не совсем уверенно. Вернее, совсем неуверенно. И совсем не как бывало в курсантские годы.
А Лену тут точно зацепило: как он постарел! Всего-то два года прошло! В госпитале – и то выглядел лучше! И это ужасное ранение! Нет, он не хромал. Но что-то в том, как он шел, говорило: вот идет совсем не тот человек, которого она знала еще недавно.
Она не двигалась. Она зачем-то, видимо в смятении, присела подбирать картошку, и потому произошло еще большее замешательство, и Олег, вместо того, чтобы, когда уже подошел, сразу обнять и поцеловать ее, опустился рядом, помогать укладывать картошку в сумку.
…не заладилось, не попал в такт…
Позднее же вышла осечка и с Настюшей.
– Как же она тебя ждала! Только и спрашивала меня каждый день: «Когда папа плиедет? Когда папа плиедет?» Она никак не научится букву «р» выговаривать. – Отдыхай, душ прими, а я – в детский сад, – Лена открыла дверь.
Он прислушался к тишине в квартире. Заметил тапочки:
– А где старики?
– Родители – на службе. Дед Алексей гостит. Как всегда, на рыбалку умотал.
Значит, они одни, значит, никто не помешает им насладиться первыми минутами воссоединения, значит…
– Иди ко мне…
Она ответила на поцелуй.
– Потом, Олежка. Ну, пожалуйста… – хрупкая, тонкая, на голову ниже его, высвободилась из объятий. – Я опоздаю…
Обернулась уже в открытых дверях:
– Ты обиделся?
Он скрыл досаду:
– Нет. Конечно иди…
Два года прожила Лена с его родителями,
…два года!..
прожила в доме, который сам он плохо знал. Ходил теперь, заглядывал в комнаты. Совсем малюсенькие. Низкий потолок. Кухонька – одной хозяйке тесно, двоим – еле-еле развернуться.
В гостиной у дивана лежали вещи деда Алексея.
Привез Шарагин сюда свою молодую семью перед Афганом, что называется, «определил под присмотр». Да иначе как управилась бы Лена?
Мама ее работала сельской учительницей в Рязанской области, отец утонул, когда Лена еще не закончила школу. Куда ей одной да с ребенком?
Сюда, на адрес родителей, посылал он из Афгана письма, сюда приезжал в отпуск.
Родители перебрались в эти края, когда он уже поступил в десантное училище. Стены казались чужими, неродными. Впрочем, настоящего дома у Шарагина никогда не было. Были в детстве квартиры на год, на три, койка в суворовском училище, в казарме, в общежитии, снимали они с Леной комнату перед Афганом.
…вероятно, не последнюю роль в том, что Лена полюбила меня,
молодого лейтенанта, сыграл образ деда, офицера, фронтовика,
которого, впрочем, живым она не застала, но заочно очень нежно
любила, делилась рассказами бабушки о нем…
Степан Аркадьевич погиб на войне. В память о нем у матери Лены хранились подполковничьи погоны, завернутые в газету «Правда» 1944 года, награды и несколько фотокарточек с фронта.
…удивительно, сколько лет прошло, ему бы сейчас было за
семьдесят, как деду Алексею… они б, непременно друзьями
стали… значит, он прожил меньше половины той жизни, что
изначально полагалась ему… он умер, когда ему было чуть
больше, чем мне… остался навсегда молодым…
…будь Степан Аркадьевич жив сегодня, все сложилось бы иначе…
Впереди оставалось столько лет жизни! Десять, двадцать, тридцать, сорок лет. Он застал бы конец войны, парад Победы на Красной площади, послевоенные годы, восстановление народного хозяйства, смерть Сталина, эпоху Хрущева с его кукурузными экспериментами и двадцатым съездом КПСС, освоение целины, запуск первого спутника и полет первого космонавта планеты Юрия Гагарина, эпоху «развитого социализма» Брежнева, перестройку Горбачева.
…и афганскую войну…
Такой представала в памяти Шарагина история со страниц школьных учебников и книг: крепостное право, крах самодержавия, Ленин и большевики, Великая Октябрьская социалистическая революция, гражданская война, Великая Отечественная, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, теперь Горбачев.
Историю СССР заучивали на уроках в школе, запоминали по фильмам. Историю великой державы, победившей фашизм, строившей коммунизм.
Степан Аркадьевич обеспечил бы семью, и ушел бы в отставку в чине генерала. Играл бы с внуками на даче, ездил бы на охоту, на рыбалку.
…тогда Лена была бы генеральской внучкой… нет, если бы Степан
Аркадьевич дожил до наших дней, мать Лены, вероятно, не встретила
бы отца Лены, и Лена не родилась бы…
…значит, Степан Аркадьевич должен был погибнуть, чтобы я встретил
Лену… и моя смерть, погибни я в Афгане, принесла бы не только несчастье,
но, возможно, и счастье кому-то…
Олег пустил в ванне воду, протиснулся в кухню, зажег газовую колонку.
Разделся. Опуститься в горячую ванну.
