Брюссельская служба абвера выбирает для Матьё псевдоним Карлос: разве организация, с которой они имеют дело, не кишит так называемыми латиноамериканцами?
По инициативе Райхмана организация нашла очень надежный тайник для передатчика: дом Матьё. Инспектор предлагает спрятать его у себя в гараже. Осмотрев место, Райхман дает свое согласие. Для обследования передатчика из Берлина прибывает группа специалистов. Предусмотрительно натянув перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев, они разбирают его и фотографируют каждую деталь отдельно. По словам Фортнера, качество приемника их удивило. Этот передатчик русского производства оказался лучше немецкой радиотехники и даже лучше тех, что использовали английские агенты.
После осмотра передатчик снова положили в тайник. Абвер, предвкушая удачу, будет ждать, когда за ним придут. В следующий раз, когда в Брюсселе снова объявится «пианист», чтобы арестовать его, не придется прибегать к услугам специалистов функабвера.
Но Брюссель пока молчит. А у рояля «Красной капеллы» все тот же «пианист» — Херш Сокол.
Большой шеф боится за него. Опасаясь провала, подобного облаве на улице Атребат, он умоляет Москву принять во внимание угрожающую ему опасность, протестует против драконовского закона Центра: сначала разведданные, а безопасность агентов потом; настаивает, чтобы сеансы радиосвязи Сокола длились не более получаса. Напрасно: директор продолжает засыпать «пианиста» длиннющими радиограммами с вопросами, тогда как Большой шеф максимально ужимает свои донесения, чтобы сократить продолжительность передач.
Хорошо еще, что ему больше не приходится сообщать весь набор сведений, добытых берлинской сетью. Берлинский передатчик нерегулярно, но работает, несмотря на технические неполадки и страх перед функабвером. Большинство сообщений курьеры доставляют в Амстердам, а отсюда они попадают в Москву с помощью передатчика, которым располагает голландская сеть «Красной капеллы». Брюссельские «пианисты» снова примутся за дело, как только закончится их вынужденный «летаргический сон».
Несмотря на это, Сокол завален работой: французская сеть «Красной капеллы» так разрослась, что для передачи потока собранной информации необходимо иметь несколько «пианистов». Херш Сокол слишком умен, чтобы не понимать, насколько неизбежна его гибель. Но этот стоик продолжает сидеть на стуле в наушниках, не отрывая указательного пальца от ключа. 3 июня 1942 года терпеливый поиск с помощью радиопеленгаторов увенчался успехом: гестапо взламывает дверь его дома в Сен-Жермен и оттаскивает радиста от передатчика. Мира арестована вместе с ним.
Сначала немцы решили, что арестованные — члены французской организации. Но когда обнаруживается их принадлежность к «Красной капелле», Гиринг приказывает переправить их в Берлин. Они попадают к Фортнеру, который пытается выяснить у Сокола, как тот стал радистом. Ответ: «Я сидел на террасе одного кафе и машинально постукивал пальцами по столу. Один из посетителей, сидевший рядом со мной, с улыбкой проделал то же самое, затем подошел ко мне и спросил, не хочу ли я стать радистом, так как у меня, кажется, есть дар для такой работы».
Фортнер был взбешен: «Хоть вы и педиатр, нечего разыгрывать из себя ребенка!» Сокол не отвечает, но палачи из зондеркоманды «Красная капелла» приложат все усилия, чтобы развязать ему язык.
Его арест для них — непредвиденная удача, которая поможет продолжить в Париже расследование, застопорившееся в Брюсселе. На допросах применяются самые изощренные пытки. Сокол молчит. Палачи остервенело набрасываются на Миру. Она молчит. Убедившись, что пытками от них ничего не добиться, зондеркоманда прибегает к своему излюбленному приему: к виску Херша приставляют дуло револьвера и предупреждают Миру, что он будет убит на ее глазах, если она не заговорит. Мира называет один из псевдонимов Треппера: Жильбер.
Больше Соколы ничего не сказали, хотя знали, каким шифром пользовался Большой шеф и были связаны с его ближайшим помощником Хиллелем Кацем.
Оба брюссельских передатчика, не попавшие в руки функабвера, в основном бездействовали, если не считать нескольких коротких сеансов связи, необходимых для того, чтобы не потерять контакт с Москвой. После ареста Соколов Большой шеф приказывает Ефремову начать работу с одним из этих передатчиков. Шесть месяцев прошло с момента облавы на улице Атребат: Треппер имеет полное основание предполагать, что брюссельская земля уже не так сильно горит под ногами.
Охота продолжается
В Берлине Клудов и его студенты, не отрываясь, работают над расшифровкой радиограмм. Из трехсот текстов, которыми они располагают, девяносто семь зашифровано по книге Терамона «Чудо профессора Вольмара». Функабвер так никогда и не узнает, что «Тридцатилетняя женщина» Оноре де Бальзака служила для шифровки остальных радиограмм.
Уже с июня 1942 года бригаде Клудова удавалось расшифровать ежедневно по два- три сообщения РТХ. Их содержание? Клудова и его людей это мало интересует. Как правило, дешифровщики, слишком пристально вглядываясь в слова, не обращают внимания на их смысл. Их задача — пробить «броню» радиограмм, прочесть скрытый под нею текст; то, что эти радиограммы свидетельствуют о провалах немцев, их не касается.
Это дело разведки. И шефы абвера пришли в ужас. Они отправлялись на службу, замирая от страха при мысли о текстах, которые добродушный Клудов вручит им с торжествующей улыбкой. Существование подпольных передатчиков в Берлине вызывало тревогу. Показания Риты Арну и немецкие документы, найденные на улице Атребат, — удручающие факты. Но расшифрованные радиограммы указывали на то, что катастрофа превосходит все допустимые размеры. Фактически не осталось ни одного участка в политической, экономической и военной области, который не был бы известен русским во всех подробностях. Третий рейх — одно из самых грозных полицейских государств всех времен — уподобился стеклянному дому, в который заглядывает Москва.
В середине июня из Кранца сообщают, что снова заработал какой-то брюссельский передатчик. Абвер настроен решительно: плевать на скрупулезное расследование, которое когда-нибудь позволит добраться до сердца сети, времени нет. Через несколько дней — 28 июня 1942 года — танковые дивизии вермахта двинутся в решающее наступление. Операция «Голубая линия» должна вывести их к Сталинграду и открыть доступ к нефтяным скважинам Кавказа. После неудач зимней кампании, после того как потоки немецкой крови пролились на русский снег, в Берлине каждый знает, что все зависит от предстоящего наступления: исход войны будет решен между Воронежем и Сталинградом. Нельзя допустить, чтобы в эфир проскочили донесения, быть может раскрывающие Москве тайны жизненно важной «Голубой линии». Франц Фортнер рассказывает:
«Когда из Берлина поступило сообщение, что в Брюсселе снова заработал передатчик, для нас, естественно, это было неприятным сюрпризом. За передатчиком, спрятанным в гараже Матьё, никто не пришел, значит, наша ловушка не сработала и надо было начинать с нуля, как на улице Атребат.
Бригады технических специалистов вернулись в Брюссель, и я снова встретился с унтер-офицером, работающим с переносным пеленгатором; он был по-прежнему уверен в себе. В первые дни функабвер проводил проверку по различным районам города. Это может показаться невероятным, но передатчик работал всю ночь, как на улице Атребат, что, конечно, облегчало нашу задачу. Признаюсь, я никогда не понимал поведения русских… Неужели радисты были так перегружены работой? «Пианист», редко выходящий на связь, все же нужнее «пианиста» арестованного. Мне кажется, они просто не предполагали, какого уровня совершенства достигла наша пеленгационная техника. Я не нахожу другого разумного объяснения. Если, конечно, радистов не приносили холодно в жертву…
