Я крикнула очень громко — на весь дом. Мой крик наверняка слышали дворецкий в кладовых, повар на кухне, конюший в конюшне, служанки на лестнице. Если Жан дома, он, несомненно, тоже слышал, сидя у себя в кабинете.
Наступила тишина, более напоминающая кратковременное затишье перед вспышкой молнии и ударом грома. А затем дверь в соседнюю комнату рывком распахнулась и вбежала Беатрис, за ней — камеристки. При виде меня Беатрис сбавила шаг, а камеристки застыли как вкопанные на равном расстоянии друг от друга, точно жемчужины на нитке. В дверном проеме встали Жанна и малышка Женевьева, заглядывая внутрь.
Я схватила Клод за руку и грубо подтащила ее к дверям, так что она очутилась лицом к лицу с Беатрис.
— Беатрис, отныне ты служишь моей дочери. Не спускай с нее глаз ни днем ни ночью. Куда бы она ни пошла, следуй за ней: на мессу, на рынок, в гости, к портному, на уроки танцев. Ты будешь с ней, когда она ест, катается верхом или спит, и не в одной комнате, а в одной постели. Ни на миг не выпускай ее из виду. Стой рядом, когда она отправляет малую нужду.
Одна из камеристок разинула рот от удивления.
— Докладывай мне, если она вдруг чихнет, рыгнет или пустит газы.
Клод рыдала.
— Ты обязана знать, когда ей пора расчесать волосы, когда у нее месячные, когда она плачет. Беатрис и все прочие, вам наказано проследить, чтобы во время весеннего пира ни один мужчина не приблизился к Клод даже на пушечный выстрел. Никаких разговоров, никаких танцев, никаких стояний рядом. Отныне моей дочери нет доверия. Для нее это будет скверный праздник. Но главное, Клод должна обучиться почитать родителей. Поэтому она безотлагательно отправляется на неделю в Нантерр к моей матери, а я посылаю нарочного с предупреждением: пусть при необходимости пустит в ход розги.
— Мамочка, — шептала Клод, — ну пожалуйста.
— Тихо. — Я бросила суровый взгляд на Беатрис. — Беатрис, собери вещи Клод.
Беатрис закусила губу.
— Слушаюсь, госпожа, — ответила она, потупив глаза. — Bien sûr.
[7]
Она прошмыгнула между мной и Клод и склонилась над сундуком с платьями.
Я вышла из комнаты и быстрым шагом направилась к себе. Камеристки вереницей потянулись за мной, точно я была матерью-уткой, а они выводком утят. Войдя в опочивальню, я обратила внимание на младших дочерей, которые стояли, понурив головы. Оказывается, они тоже пошли за мной. Одна из камеристок прикрыла дверь.
— Помолимся о спасении души Клод, — произнесла я, глядя на их печальные лица.
И мы опустились на колени.
ЧАСТЬ 2 БРЮССЕЛЬ
Троица, 1490 год
ЖОРЖ ДЕ ЛЯ ШАПЕЛЬ
Я невзлюбил его с первого взгляда. Хотя обычно — в отличие от супруги — не склонен судить сгоряча. Но когда он вместе с Леоном появился у меня на пороге, то поглядел вокруг так, будто оказался в парижской трущобе, а не в доме на Верхней улице неподалеку от площади ля Шанель — завидном квартале для любого lissier
[8]
. Франт в ладно скроенной тунике и тугих чулках. Меня он даже не удостоил взглядом, все пялился на Кристину с Алиенорой, расхаживающих по комнате. «Чересчур самонадеян», — подумал я. С таким еще хлебнешь горя.
И какая нелегкая его принесла? За все тридцать лет, что я тку ковры, впервые вижу, чтобы ради меня художник отмахал весь путь из Парижа. Да и надобности тут нет никакой — мне вполне достаточно эскизов да умелого картоньера вроде Филиппа де ля Тура. От художника ткачу нет никакого проку.
Леон не предупредил, что приедет не один, а с этим Никола Невинным, да еще заявились они раньше, чем было условлено. Мы как раз собрались снимать шпалеру. Я открепил картон от основы, свернул его в трубочку и припрятал в сундук, где у меня хранились эскизы. Жорж-младший снял последний валик. Люк освободил место на полу, чтобы было где расстелить шпалеру, когда мы снимем ее с рамы. Кристина и Алиенора зашивали зазоры, образовавшиеся между не сотканными вместе участками цвета. Рядом стоял Филипп де ля Тур. Он подбирал иглу, если она падала на пол, вдевал нить, подсказывал Алиеноре, где шить. В мастерской он сейчас был не так уж нужен — просто знал, какой у нас день сегодня, и придумал повод, чтобы остаться.
Когда в окне, выходившем на улицу, показался Леон-старик, мы с женой подхватились, и она побежала открывать. Было немного странно, что за спиной Леона торчала фигура незнакомца, но, услышав, что это художник, изготовивший эскизы для новых шпалер, я поклонился и сказал:
— Добро пожаловать, господа. Жена сейчас принесет выпивку и закуску.
Кристина поспешила в дом, который соединялся с мастерской черным ходом. Наши два дома стоят стена к стене, в одном мы едим и спим, в другом — работаем. У обоих домов окна и двери выходят на разные стороны, одна половина — на улицу, другая — в сад, чтобы в мастерской было хорошее освещение.
Алиенора поднялась, чтобы пойти помочь матери.
— Скажи матери, чтобы она принесла сыра и устриц, — бросил я ей вслед. — И пошли Мадлен за сладостями. И еще — налейте им по двойной порции пива. — Я опять повернулся к мужчинам. — Давно приехали? — обратился я к Леону. — Признаться, я ожидал вас не раньше следующей недели, в праздник Тела Христова.
— Вчера, — ответил Леон. — Дороги неплохие — совсем просохли.
— В Брюсселе всегда так тихо? — поинтересовался Никола, стряхивая с туники клок шерсти.
Подобные замашки у него пропадут, если он пробудет у нас какое-то время: шерсть страшно липнет к одежде.
— Некоторые считают это место достаточно оживленным, — сказал я с прохладцей. Мне не понравился выбранный им насмешливый тон. — Впрочем, тут спокойнее, чем на главной площади. Для нашего ремесла нам нет нужды селиться близко к центру. Я-то полагал, вы там, в Париже, ко всякому привыкли. Мы здесь в курсе ваших новостей.
— Париж — самый красивый город на свете. Больше я оттуда ни ногой.
— В таком случае зачем было приезжать? — вмешался Жорж-младший.
Я покачал головой, досадуя на прямолинейность сына, хотя в глубине души его не осуждал. Я и сам был не прочь задать этот вопрос. С грубияном нечего миндальничать.
— Никола приехал потому, что это очень важный заказ, — отрезал Леон. — Вот увидите эскизы — и сами поймете, что работа предстоит не совсем обычная. Может понадобиться совет.
— Нам не требуются подмастерья, — хмыкнул Жорж-младший.
— Это мой сын, Жорж-младший, — вступил я. — А это Люк, ученик, он всего два года в обучении, но уже делает прекрасный мильфлёр. А это Филипп де ля Тур, он изготовляет картоны.
Никола пристально взглянул на Филиппа, и бледное лицо картоньера залилось краской.
