Однако я совсем запамятовал о Леоне-старике. Он знает наперечет, что за ковры отправляются в Париж и из Парижа, и все подробности держит в голове — уж тем более такие запоминающиеся, как чулки ярко-зеленого цвета и красная штриховка. Скопировав их, я нарушил указ, и теперь у Леона развязаны руки — он может выставлять любые условия, и придется соглашаться. Иначе он донесет Бурбонам и на меня наложат непомерные штрафы.
— Не желаете ли отведать устрицу, сеньор? — Кристина, божья душа, поднесла Леону блюдо.
Какая умница у меня жена. Хотя ее уловка дела не поправит, но, по крайней мере, мы замнем неприятную тему. Леон-старик смерил ее взглядом:
— Устрицы плохо действуют на мой желудок. А вот пирожного, пожалуй, я бы отведал.
Кристина закусила губу. Леон умеет смутить кого угодно, даже жена почувствовала себя не в своей тарелке. Леона невозможно ни любить, ни презирать. Мне уже приходилось иметь с ним дело — он восторгался нашим мильфлёром и даже привел несколько заказчиков, но я не считаю его своим другом. Он слишком себе на уме.
— Пройдемте в дом, там удобнее разложить эскизы, — предложил я, обращаясь к Леону с Никола и одновременно делая знак Филиппу: пусть тоже поглядит.
Жорж-младший было пристроился к нам в хвост, но я покачал головой:
— Ты с Люком остаешься в мастерской. Займетесь станком. Почистите валики — на них полно шерсти. Я подойду попозже.
Жорж-младший пожал плечами и опять повернулся к станку. Кристина проводила его взглядом, а потом хмуро воззрилась на меня. Я тоже нахмурился. Что-то она явно держит на уме. Ничего, потом расскажет — у нас так заведено.
— Что она делает? — вдруг раздался голос Никола.
Он, не отрываясь, смотрел на Алиенору, которая склонилась над ковром и водила по нему рукой.
— Проверяет свою работу, — ответил Филипп и опять покраснел. Он всегда опекает Алиенору, совсем как брат.
Я провел гостей в комнату, где Кристина и Мадлен уже поставили на козлы длинный стол, за которым мы едим. В доме было темновато и пахло дымом, но мне хотелось дать ребятам возможность спокойно поработать, не отвлекая их разговорами о новом заказе. Леон принялся разворачивать рисунки, а Кристина сходила за тяжелыми глиняными горшками и пивными кружками, чтобы прижать ими углы. Свое мнение она выскажет потом, когда мы останемся наедине.
— Attendez, надо смотреть в другом порядке.
Никола зашуршал бумагой. Мне не понравилось, какую он развел суету, от синих и красных пятен зарябило в глазах, и я повернулся к столу спиной и стал оглядывать комнату, прикидывая, какой она показалась этим парижанам. Пожалуй, они привыкли к большей роскоши — здоровенному камину, само собой, отдельному помещению для готовки, резным панелям, множеству подушек на лавках, серебряной, а не оловянной посуде, выставленной для украшения в дрессуаре, коврам на стенах. Странная вещь: я сам ткач, а в доме ни одного ковра. Слишком дорогое для меня удовольствие. При том что lissiers неплохо зарабатывают, мы вроде как сапожники без сапог.
Может, этот Никола ожидал, что мои жена и дочь носят дорогие наряды и украшают волосы драгоценными камнями, а по пятам за ними следует вереница слуг. Мы не кичимся богатством в отличие от парижан. Мадлен — прекрасная прислуга, но Кристина с Алиенорой любят все делать сами, особенно Алиенора, которая не упустит случая показать, как она управляется без подмоги. Никто их не неволил зашивать ковры. Холили бы свои гладкие нежные руки, а кто-то другой пусть колет пальцы острой иглой. Но они сами вызвались помогать в мастерской. Кристина умеет заправлять станок, у нее сильные руки, и она натягивает нить не хуже мужчины. Когда у меня нет сменщика, она ткет простые узоры, хотя гильдией такое позволено самое большее на один-два дня.
— Готово, — произнес Никола.
Я подошел к Филиппу и встал рядом.
Торги со стороной, представляющей заказчика, ни в коем случае нельзя начинать с похвалы. Что я думаю об эскизах, не их ума дело. Перво-наперво я указываю на сложности. Филипп тоже тщательно подбирает слова. Он хороший парень и многое уже у меня перенял.
Некоторое время мы рассматривали эскизы. Наконец я заговорил, ничем не выдавая своего удивления. Волю я дам себе потом, с Кристиной. Вместо этого я изобразил возмущение:
— Он новичок, так? Это же рисунки, а не эскизы! Где сюжеты? И почему так мало фигур? Дама посередке смахивает на икону Богоматери с Младенцем, но ведь на ковре все должно быть иначе — рисунок должен распределяться по всему пространству.
Никола попытался возразить, но его перебил Леон:
— И это все, что ты можешь сказать? Где твои глаза, Жорж? Быть может, ты видишь такие эскизы в первый и последний раз.
— Тогда поясни, в чем тут смысл.
В коридорчике между кухней и мастерской появилась Алиенора, в руках у нее болтались пустые кружки.
— Дама соблазняет единорога, — заговорил Никола, переступая с ноги на ногу так, чтобы обратиться к Алиеноре лицом. Идиот! — И еще эти сцены означают пять чувств. — Он стал показывать пальцем. — Обоняние. Слух. Вкус. Зрение. Осязание.
Алиенора прошмыгнула в уголок и встала возле бочки.
Мы смотрели на эскизы еще какое-то время.
— Мало фигур, — повторил я. — На увеличенном рисунке останется много пустого места, которое надо будет чем-то заполнить. Придется сделать фон в виде мильфлёра.
— Так вы же умельцы по этой части! Напрасно я, что ли, выбрал именно вашу мастерскую?
— Не все так просто. Придется еще кое-что добавить.
— Что именно? — спросил Никола.
Я взглянул на Филиппа. Теперь его слово, поскольку довести эскизы до ума и заполнить пустоты — работа картоньера. Но Филипп молчал. Скромный парень, ему нужно время, чтобы собраться с духом. Я надеялся, что он понял намек, но этот дурында пялился на рисунки, как будто увидал там первую брюссельскую красавицу, а на лице его застыло какое-то странное выражение.
«С этими женщинами надо ухо держать востро», — я тряхнул головой, отгоняя назойливые мысли. Ничего, такого, как я, не соблазнишь.
— Значит, так: больше людей, больше животных, больше растений, — перечислил я. — Что скажешь, Филипп?
Филипп оторвал взор от эскизов:
— Bien sûr.
— А что еще?
— Э… Может, деревья. Или решетку, увитую розами.
— Даже думать не смейте что-нибудь добавлять, — вмешался Никола. — Мои эскизы и без того совершенны.
Раздался громкий стук — это Кристина выронила поднос. Но вместо того чтобы кинуться подбирать рассыпавшиеся устрицы, она воззрилась на Никола.
— Я не позволю гневить Бога у себя в доме! Совершенное не бывает творением деяний человеческих — только Божьих. У тебя и у твоих эскизов куча пороков, как и у всего сущего.
Я злорадно ухмыльнулся. Теперь Никола убедился, что моей жене палец в рот не клади. Слегка смущенный, он отвесил поклон:
