Жан Ле Вист скрестил на груди руки.
— В прошлом году я стал главой Высшего податного суда.
Мне эта должность ни о чем не говорила, но я знал, как надобно отвечать:
— Мои поздравления, монсеньор. Это большая честь для вас и вашей семьи.
Леон возвел глаза к резному потолку, а Жан Ле Вист замахал рукой, точно разгонял облако дыма. Что ни скажу, все невпопад.
— По случаю своего назначения я хочу заказать серию шпалер. Эта комната предназначена для крупных торжеств.
На сей раз я выжидал.
— Конечно, без фамильного герба мы не обойдемся.
— Ваша правда, монсеньор.
И тут Жан Ле Вист меня удивил.
— Но этого мало. Здесь и без того гербов предостаточно, и в остальных комнатах тоже. — Он указал на рисунок над дверью, потом на камин и даже на резной герб на потолочной балке, который я сперва не приметил. — Мне бы хотелось видеть что-нибудь более грандиозное, соразмерное положению, которое я занимаю при дворе.
— Может, шествие?
— Лучше битву.
— Битву?
— Да. Битву при Нанси.
По моему лицу блуждала задумчивая улыбка. Признаться, я мало смыслил в битвах и ничегошеньки не знал, что там стряслось при Нанси: кто и с кем воевал, кого убили, кто вышел победителем. Мне доводилось видеть картины со сражениями, но сам я по этой части полный профан. «Лошади», — мелькнуло у меня в голове. Пожалуй, чтобы занять все пространство, придется нарисовать не менее двух десятков лошадей — сплетение рук, ног, доспехов. Интересно, почему выбор Жана Ле Виста — а точнее, Леона — пал именно на меня? При дворе я известен скорее как миниатюрист, автор дамских портретов, которые мои заказчицы вручали кавалерам, чтобы те носили их как талисман. Миниатюры ценят за тонкую работу, и на них хороший спрос. Для приработка — на стаканчик вина — я разрисовывал щиты и дверцы дамских повозок, но мое истинное призвание состояло в ином: взять тонкую кисть — всего несколько щетинок — и краску, замешанную на яичном белке, и изобразить лицо размером не больше ногтя. Тут нужно иметь твердую руку, а моя рука никогда не дрожала — даже после ночных попоек в «Золотом петухе». Однако при одной мысли о двух десятках здоровенных жеребцов меня прошиб пот, хотя в комнате было прохладно.
— Так вы говорите, битва при Нанси, монсеньор? — переспросил я, подозревая, что опять сморозил какую-то глупость.
— А что такое? — нахмурился Жан Ле Вист.
— Да ничего, — залепетал я скороговоркой. — Просто это очень важная работа, и надобно убедиться, что вы выбрали именно то, что вам угодно. — Я проклинал себя за свой язык.
— Я прекрасно знаю, что мне угодно, — фыркнул Жан Ле Вист. — А ты, как я погляжу, не больно-то рвешься получить эту работу. Может, стоит порадовать какого-нибудь другого художника?
Я снова отвесил глубокий поклон:
— Монсеньор, премного благодарен за выпавшую мне честь. Мне очень лестно, что вы вспомнили обо мне. Право, я не стою вашей доброты. Не сомневайтесь, в эти ковры я вложу всю свою душу и мастерство.
Жан Ле Вист снисходительно кивнул, принимая мое раболепство как должное.
— Об остальном договоритесь с Леоном. И сделайте замеры. — Он повернулся к дверям. — Первые наброски принесешь к Пасхе — точнее, к Великому четвергу, рисунки — к Вознесению.
— Ну ты и дурень, — хихикнул Леон, когда мы остались вдвоем.
С Леоном лучше сразу переходить к делу, пропуская мимо ушей его насмешки.
— Моя цена — десять туренских ливров: четыре вперед, три — когда будут наброски и еще три — за рисунки.
— Пять парижских ливров, — возразил он. — Половину за эскизы, остальное — когда монсеньор примет твою работу.
— Так не пойдет. Я не могу работать, ничего не получив вперед. И потом, я сказал: туренские ливры.
Леон не был бы Леоном, если бы не попытался меня надуть. Парижские ливры были дешевле.
Леон пожал плечами, глаза его повеселели:
— Мы с тобой где? В Париже. Так что ведем все расчеты в парижских деньгах. Мне они как-то милее.
— Восемь туренских ливров — три сейчас, три в середине и два в конце.
— Семь. Два получишь завтра, потом еще два, а в конце три.
Я сменил тему — с торговцами порой полезно потянуть время.
— Где будут ткать шпалеры?
— На севере. Скорее всего, в Брюсселе. Лучшие ткачи там.
На севере? Я вздрогнул. Однажды я попал по делам в Турен — и до того невзлюбил местные тусклый свет и подозрительный люд, что поклялся впредь не ездить в том направлении. Впрочем, никто меня не неволит, мое дело — рисовать рисунки, а этим можно заниматься и в Париже.
— Что ты знаешь о битве при Нанси? — спросил Леон.
У меня похолодело под ложечкой.
— Битва как битва. Все они одинаковые.
— Может, тебе и все женщины на одно лицо?
— Говорю, битва как битва.
— Не завидую твоей будущей жене, — покачал головой Леон. — А теперь скажи-ка: что у тебя будет на коврах?
— Лошади, воины в доспехах, штандарты, пики, сабли, щиты, кровь.
— А как будет одет Людовик Одиннадцатый?
— В доспехи, как же еще? Может, прикреплю ему на шлем какой-нибудь особенный плюмаж. Честно говоря, я в этих делах мало что смыслю, зато у меня есть приятели, которые на этом собаку съели. Ну и еще кто-то должен держать королевский штандарт.
— Надеюсь, твои приятели не такие темные, как ты, и знают, что Людовика Одиннадцатого не было при Нанси. В этой битве швейцарцы убили Карла Смелого. Разумеется, Людовик Одиннадцатый поддерживал швейцарцев, но сам в сражении не участвовал.
Обычная манера Леона — выставлять всех вокруг дураками, конечно кроме своего хозяина. Жана Ле Виста, поди, не выставишь дураком.
Леон достал из кармана листы бумаги и разложил их на столе.
— Я уже обговорил с монсеньором сюжеты и сделал основные замеры. Потом померишь поточнее. Гляди. — Он показал на шесть скособоченных прямоугольников, нарисованных углем. — Это две большие шпалеры, это четыре поменьше. А вот ход сражения.
Он пустился в подробное описание каждой сцены — армии разбивают лагеря, первая атака, главная битва в двух видах, гибель Карла Смелого и победный марш швейцарцев. Я внимательно слушал и делал наброски, но какая-то часть меня глядела на происходящее словно со стороны, поражаясь, как меня угораздило согласиться. На коврах не будет ни женских фигур, ни изящных и тонких форм, ничего такого, на чем я набил руку. Боюсь, мне придется изрядно попотеть.
— Закончишь рисунки, — напомнил Леон, — и считай, дело сделано. Я еду на север, отдаю их ткачам, и местный картоньер увеличит твои эскизы до размеров будущих ковров.
