Книга Дама и единорог, страница 31. Автор книги Трейси Шевалье

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Дама и единорог»

Cтраница 31

— Алиенора нам самим нужна, — вмешалась я. — Эти ковры — самый крупный заказ из всех, которые поступали доселе, и каждый человек у нас на вес золота. Без Алиеноры мы не поспеем к сроку, и тогда синяя шерсть вообще не понадобится.

Жак Буйвол пропустил мое замечание мимо ушей.

— Отдадите за меня дочь — получите синюю шерсть, — произнес он в тот самый миг, когда Мадлен вынесла в сад пирог и нож.

Она сжала губы, стараясь не дышать вонью, но при словах Жака Буйвола раскрыла от удивления рот и фыркнула. Я сдвинула брови и неодобрительно покачала головой, наблюдая, как она шваркнула пирог и припустила обратно в дом.

— Мы с Кристиной должны все взвесить, — ответил Жорж. — Завтра дадим ответ.

— Вот и прекрасно, — обрадовался Жак. Он взял нож и отрезал себе здоровенный кусок пирога. — Отдаете дочь — получаете шерсть. И не пытайтесь искать других красильщиков, они все моя родня — двоюродные братья.

Жорж собрался было отрезать себе пирога, но вдруг рука его замерла и нож повис в воздухе. Я прикрыла глаза, дабы не видеть его разгневанного лица. А когда их опять открыла, нож вертикально торчал из пирога.

— Ладно, мне надо работать, — произнес Жорж, поднимаясь. — До завтра.

Жак Буйвол сунул пирог себе в рот. Казалось, уход Жоржа ничуть его не обидел.

Я тоже ретировалась: надо было срочно переговорить с Мадлен. Служанку я отыскала на кухне, где она склонилась над горшком, к днищу которого пристала подгоревшая чечевица. Лицо ее раскраснелось от жара, пышущего из очага.

— Алиеноре ни слова, — шепнула я. — Чем позже до нее дойдет новость, тем лучше. И потом, ничего еще толком не решено.

Мадлен подняла на меня глаза, заправила выбившуюся прядь за ухо и опять принялась скрести горшок.

Жак откланялся только после того, как проглотил добрые полпирога. Я к еде даже не прикоснулась: у меня пропал аппетит.

Алиенора не проронила ни слова, когда я привела ее от соседей, прямиком двинулась в сад и стала собирать горох. Тем проще — все равно я понятия не имела, что ей сказать.

Попозже она вызвалась отнести булочнице горох. Как только она удалилась, я потащила Жоржа в самый дальний угол сада, к решетке, увитой розами, с расчетом, что здесь нас точно никто не услышит. Мы миновали Никола с Филиппом, которые стояли рядышком и рисовали: Никола — руки дамы, а Филипп — льва.

— Что будем делать? — спросила я.

Жорж впился глазами в розовые бутоны, точно это они, а не я были его собеседниками.

— Alors?

— Придется соглашаться, — вздохнул Жорж.

— Ты что, запамятовал, как шутил, что она помрет от вони?

— Тогда я не подозревал, что выйдет такая незадача с синим. Если мы в ближайшее время не получим синей шерсти, мы не уложимся в срок и Леон нас оштрафует. Жак это знает. Он держит меня за яйца.

Мне вспомнилось, как Алиенора дрожала в Нотр-Дам де ля Шапель.

— Она его на дух не переносит.

— Кристина, никто другой к Алиеноре не посватается. Ей еще повезло. Жак за ней приглядит. Не такой уж он дурной человек, а что касается запаха — со временем она привыкнет. По мнению некоторых, у нас дома воняет шерстью, а мы этого даже не замечаем.

— У нее более тонкое обоняние, чем у нас.

Жорж пожал плечами.

— Жак будет ее бить.

— Не будет, если она не станет перечить.

Я всхлипнула.

— Ну, Кристина, ты ведь разумная женщина. Даже разумнее меня.

В памяти у меня нарисовалось, как Жак Буйвол вгрызается в пирог, вспомнилась его угроза пустить по ветру мастерскую Жоржа. Как Жорж может доверить родную дочь такому человеку? Но в глубине души я сознавала, что мне особенно нечего сказать. Я знала своего мужа, а он уже принял решение.

— Нельзя ее отпускать, — продолжала я тем не менее. — Кто зашьет зазоры на коврах? И потом, я ничего не подготовила ей в приданое.

— Никто и не ведет речь про сейчас. Вот закончим ковры хотя бы на две трети — тогда дело другое. С последними двумя, надеюсь, ты справишься самостоятельно. Думаю, она сможет перебраться к Жаку Буйволу к концу будущего года, до Рождества.

Мы стояли молча и смотрели на розы, обвивающие прутья решетки. На одном цветке сидела пчела, то погружая хоботок в сладкую сердцевину, то выдергивая его оттуда.

— Она ничего не должна знать, — произнесла я наконец. — Ты объяснишь Жаку, что ему не позволено разгуливать по городу и похваляться будущей женой. Одно его слово на эту тему — и помолвка расторгается.

Жорж кивнул.

Быть может, с моей стороны это жестоко. Быть может, порядочнее открыться Алиеноре прямо сейчас. А что потом? На протяжении полутора лет видеть ее несчастное лицо, чувствовать, как она терзается в преддверии ужасной минуты? Я этого просто не переживу. Чем позже она узнает, какая доля ей уготована, тем лучше — для всех нас.

Мы побрели по саду Алиеноры обратно в дом — мимо ярких цветов, вьющегося гороха, аккуратных грядок с салатом-латуком, тимьяном, розмарином, лавандой, тмином и мелиссой. «Кто будет ухаживать за этим хозяйством, когда ее не будет?» — подумалось мне.

— Филипп, прервись ненадолго, надо перевести эскиз на основу, — бросил Жорж, шагавший впереди меня. Он встал возле «Слуха». — И помоги затащить картон в дом, если он подсох. Жорж, Люк! — кликнул он.

По его голосу, который звучал сурово и отрывисто, я поняла, что наш разговор исчерпан.

Филипп сунул кисть в горшок с водой. Из мастерской выскочили мальчики. Жорж-младший вскарабкался на лестницу, чтобы открепить картон. Затем, взяв его за уголки, они понесли холст в мастерскую.

Без картона сад внезапно опустел. Мы с Никола остались одни. Он дорисовывал гвоздику, которую держала дама, стоя ко мне спиной и не оборачиваясь. Я приметила, что из левой его руки тоже торчит гвоздика. Непохоже на Никола. Обыкновенно он не упускает случая поболтать с женщиной наедине, пусть даже та в летах и замужем.

Он держал спину и голову очень прямо, точно у него одеревенел позвоночник. Злится, поняла я, слегка пораскинув мозгами. Я уставилась на его пальцы и белую гвоздику, зажатую в них. У Алиеноры гвоздики росли по соседству с розами. Скорее всего, он ходил сорвать цветок и слышал, как мы с Жоржем шушукались в глубине сада.

— Не думай, что мы дурные люди, — мягко обратилась я к его спине. — Это для ее же блага.

Никола ответил не сразу. Его кисть замерла, не достигнув холста. Он больше не рисовал. Рука застыла в воздухе.

— Что-то мне поднадоел Брюссель. Уж больно тоскливые у вас обычаи. Пожалуй, пора трогаться в путь-дорогу.

Он бросил взгляд на гвоздику, затем отшвырнул ее прочь и раздавил ногой.

В этот день он писал допоздна. Летом светло до самой вечерни.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация