Она двинулась вверх по лестнице.
— Давай скорее, госпожа ждет.
Надо спешить: я потерял слишком много времени не на тех зверей.
— Знаешь, каким зверем мне хочется быть? — Я тяжело дышал, едва поспевая за ее легким шагом.
— Каким?
— Единорогом. Слыхала о таком?
Девушка фыркнула. Она уже поднялась до самого верха и толкала дверь, ведущую в комнату.
— Еще бы! Они любят класть голову невинным девушкам на колени. Тебе этого хочется?
— Фу, как грубо. Единороги умеют и еще кое-что. Их рог обладает чудодейственной силой.
Девушка замедлила шаг и обернулась:
— И в чем ее чудодейственность?
— Если колодец отравлен…
— Вот и колодец! — Девушка остановилась возле окна и показала на колодец во дворе.
Девочка помладше ее, перегнувшись через край, смотрела в черную бездну, ее волосы золотились на солнце.
— Это любимое занятие Жанны. Она обожает рассматривать свое отражение.
Девочка плюнула в колодец.
— Так вот, красавица, если твой колодец отравят или заплюют, как Жанна сейчас, то придет единорог, опустит рог в воду — и колодец опять станет чистым. Что скажешь?
Девушка гоняла чесночину во рту.
— А что ты хочешь услышать?
— Хочу, чтобы ты считала меня своим единорогом. Бывают дни, когда женщины тоже нечисты, и ты, красавица, не исключение. Так уж вам определено со времен Евы. Первородный грех. Но ты можешь очиститься и очищаться из месяца в месяц, если доверишься мне. И я буду боронить тебя, пока ты не начнешь смеяться и плакать. Каждый месяц ты будешь возвращаться в Эдем.
Последняя фраза действовала на женщин безотказно — их подкупала картина примитивного рая, который я рисовал перед ними. Они разводили ноги в стороны, предвкушая неземное блаженство. Быть может, кто-то из них и обрел рай.
Девушка рассмеялась, на этот раз чуть хрипло. Готова. Я протянул руки, чтобы стиснугь ее в объятиях и скрепить нашу сделку.
— Клод? Это ты? Куда ты запропастилась?
Двери отворились, и на пороге появилась женщина, она внимательно разглядывала нас, скрестив руки на груди. Я быстренько отстранился.
— Прости, мама. Вот он.
Клод сделала шаг назад и показала жестом на меня. Я поклонился.
— Что у тебя во рту? — спросила женщина строго.
— Чеснок. От зуба.
— Пожуй мяту. Она помогает гораздо лучше.
— Хорошо, мама.
Клод опять прыснула — может, заметила выражение моего лица. И вприпрыжку выбежала, хлопнув за собой дверью. Звук ее шагов эхом прокатился по комнате.
Меня прямо в пот бросило. Оказывается, я едва не соблазнил дочь Жана Ле Виста.
За все те разы, что я бывал на улице Фур, у меня не было случая увидеть трех дочерей Ле Виста вблизи — они то резвились во дворе, то выезжали на лошадях, то направлялись вместе со свитой в монастырь Сен-Жермен-де-Пре. Девчушка у колодца, как пить дать, была их породы: и по цвету волос, и по ее манерам при желании несложно было догадаться, что они с Клод сестры. Мне бы в голову не пришло заговаривать с Клод и кормить ее байками про единорога, сообрази я вовремя, кто они такие. Но в те минуты мне было не до выяснения ее происхождения — меня заботило одно: как затащить ее в постель.
Если Клод проговорится отцу, меня выкинут вон и лишат заказа. И я больше никогда ее не увижу.
Меня потянуло к ней даже еще сильнее, но иначе, чем прежде. Хотелось, чтобы она лежала рядышком, а я бы гладил ей волосы, целовал губы, болтал о чепухе, веселил ее смешными историями. Интересно, в какую часть дома она убежала? Хотя мне туда вход все равно заказан — парижский мазила не ровня дочери дворянина.
Я тихо стоял, погруженный в эти грустные думы, и стоял так довольно долго. Женщина пошевелилась, четки, прикрепленные к поясу, тихо стукнули, зацепившись за пуговицы на рукаве. Она смотрела на меня таким взглядом, словно догадывалась, что творится у меня на душе. Без слов она распахнула дверь и проследовала в комнату, я за ней.
Я бывал во многих дамских покоях, и эти мало чем отличались от других. Кровать из каштана наполовину скрывал шелковый желто-голубой балдахин. Дубовые стулья с вышитыми подушками на сиденьях выстроились в полукруг. На столике стояли флаконы и ларец с драгоценностями, на полу — несколько сундуков с одеждой. В открытом окне, словно в раме, вырисовывались башни Сен-Жермен-де-Пре. В углу примостились несколько девушек с вышиванием. Они заученно улыбнулись, и мне сделалось стыдно, что я принял Клод за одну из них.
Женевьева де Нантерр, жена Жана Ле Виста и хозяйка дома, опустилась на стул под окном. В молодости она явно была красавицей — высокий лоб, изящный подбородок, только лицо не в форме сердечка, как у Клод, а треугольное. Пятнадцать лет супружества наложили на нее отпечаток: нежные округлости исчезли, подбородок отяжелел, лоб прорезали морщины. Если глаза Клод напоминали спелую айву, эти — черную смородину.
Но одним она затмевала дочь — своим нарядом. На ней было кремово-зеленое парчовое платье с причудливым узором из цветов и листьев. На шее сверкали драгоценности, в волосы вплетены жемчужины и шелковые ленты. Уж ее-то — в парадном наряде — не перепутаешь с камеристкой: наряд соответствует положению.
— Вы с моим мужем сейчас в большом зале обсуждали шпалеры.
— Верно, сударыня.
— Насколько я понимаю, он хочет, чтобы на них была битва.
— Да, сударыня. Битва при Нанси.
— Какие именно сцены?
— Точно не скажу, сударыня. Я только что узнал о заказе. Надо еще сделать наброски.
— Но там будут рыцари?
— Непременно.
— Лошади?
— Обязательно.
— Кровь?
— Простите, сударыня?
Женевьева де Нантерр развела руками:
— Это же битва. Будут ли раненые и убитые?
— Вероятно, сударыня. Карл Смелый погибнет.
— Ты хоть раз видел сражение, Никола Невинный?
— Нет, сударыня.
— Вообрази себе на минуту, что ты солдат.
— Я придворный художник.
— Знаю, просто вообрази: ты солдат, участник битвы при Нанси, потерял в ней руку. Ты наш с мужем гость и сидишь в большом зале. Рядом — твоя верная женушка. Она помогает тебе управляться там, где нужны обе руки: отломить хлеба, пристегнуть к поясу саблю, взобраться на лошадь.
Речь Женевьевы де Нантерр текла размеренно, словно она напевала колыбельную. Казалось, будто меня подхватило течение и несет неведомо куда.
«Может, она слегка не в себе?» — подумал я.
