События развивались со стремительной быстротой и явно не в пользу римлян. Казалось, еще немного — и тяжелая пехота рабов окончательно расколет римские легионы и обратит их в бегство. Красс приказал спешно вводить в бой последние резервы. С правого фланга во главе конницы обрушился на гладиаторов Муммий, слева вступил в дело давний противник Спартака Квинт Аррий. Теперь чаша весов склонилась в сторону римлян. Всадники в мгновение ока смяли слабую конницу Спартака и принялись постепенно окружать пехоту рабов.
В центре лучшему гладиаторскому легиону не удалось разрушить римский строй. Спартак у самого знамени Красса получил тяжелую рану в бедро. Мужественный фракиец вырвал из своего тела дротик и метнул его в ликующего римлянина. Видя, что противник упал замертво, Спартак воскликнул:
— Благодарю вас, боги! Я не умру неотомщенным.
Фракиец упал на колено. Одной рукой опираясь на щит, другой он продолжал сжимать меч и разить врагов. Бледный, истекающий кровью, он отправил в царство мертвых еще троих римлян. Больше не оказалось желающих испытать силу меча прославленного гладиатора. Римляне принялись со всех сторон метать в Спартака дротики ― до тех пор пока, он не упал навзничь. Только теперь легионеры осмелились приблизиться к фракийцу. В этот момент рука Спартака сползла со щита.
— Он шевелится! Встает! — в ужасе закричал молодой легионер.
Римляне отпрянули в сторону, но тут же опомнились. С остервенением они принялись рубить мечами бездыханное тело. Так римляне мстили за свой страх и десятки поверженных товарищей.
Весть о гибели Спартака молниеносно разнеслась по гладиаторским рядам. Это сообщение отняло у рабов последнюю надежду на победу и спасение. Окруженные со всех сторон превосходящими силами римлян, гладиаторы еще продолжали сражаться. Но так как их ряды окончательно расстроились, битва все больше походила на резню. Истребление рабов продолжалось до глубокой ночи. В этой битве, по утверждению Тита Ливия, погибло шестьдесят тысяч рабов. Аппиан же пишет, что число убитых установить невозможно, а римлян в битве пало около тысячи человек. Можно ли считать эти сведения достоверными?.. Других нам история не оставила.
Красс долго искал тело Спартака. Он хотел лично доставить в Рим голову врага, три года державшего в страхе Италию. Но все его старания были напрасны — самый драгоценный трофей так и не был найден.
Шесть тысяч гладиаторов попали в плен к Крассу. Еще пяти тысячам рабов под покровом ночи удалось бежать и укрыться в горах. Их перебил подошедший Помпей. Таким образом, не Крассу, а Помпею удалось поставить последнюю точку в позорной войне с рабами. Победитель Сертория писал по этому поводу в Сенат: «В открытом бою беглых рабов победил Красс, а я, перебив мятежников в горах, уничтожил самый корень войны».
Красс выместил злобу на попавших в плен рабах. Шесть тысяч несчастных были распяты на крестах вдоль Аппиевой дороги от Капуи до Рима. Их останки висели до тех пор, пока не истлели и не рухнули кресты.
Противостояние
Тяжелая война с рабами окончилась. Казалось, римляне могли облегченно вздохнуть, но не тут-то было. Они вдруг с ужасом обнаружили, что у ворот города стоят две огромные армии. Это были легионы, укомплектованные их согражданами и призванные защищать Вечный город от врагов, но после кровопролитных гражданских войн, после мятежа Лепида у римлян было не меньше оснований опасаться победоносных войск Красса и Помпея, чем разноплеменных орд Митридата.
Еще двадцать лет назад квириты и подумать не могли, что будут когда-то бояться собственных легионов и военачальников. Но Рим, который не смог взять даже Ганнибал, переходил от сулланцев к марианцам и обратно словно небольшой испанский городок. Великий город все чаще оказывался заложником борющихся за власть политических партий. Цицерон впоследствии произнесет в адрес Катилины слова, ставшие крылатыми: «О времена, о нравы!» Да. Нравы и времена у римлян изменились до неузнаваемости в течение одного поколения.
К Помпею и Крассу были спешно отправлены посланники с требованием: распустить войска и прибыть в Рим. Ответ военачальников поразил своим единодушием: оба потребовали триумфа и денег. После этого они постарались избавиться от сенаторов, как от назойливых мух. И уж, конечно, ни Помпей, ни Красс не поспешили распускать свои легионы. На этом их единодушие закончилось. Красс принялся оскорблять Помпея, утверждая, что в Испании тот потерпел поражений больше, чем одержал побед, и что своей удачей этот молодой выскочка обязан исключительно предателям из числа товарищей Сертория, которые убили своего военачальника, а не собственному мужеству и таланту. А успехи Помпея в войне с рабами Красс и вовсе сравнил с «участием в охоте шакала, подбирающего падаль».
Помпей не остался в долгу. Требование Красса: дать ему триумф за победу над рабами было названо смешным. «Если так пойдет дальше, — предрекал Помпей, — то скоро триумф будет требовать надсмотрщик на каменоломне, плетью загнавший рабов в эргастулы после работы».
После таких перебранок римлянам уже виделась новая гражданская война. Сенат в таком положении не придумал ничего лучшего, как направить к разругавшимся вконец военачальникам человека, пользовавшегося уважением всех римлян.
Однажды утром Красс вышел из палатки и столкнулся с убеленным сединой принцепсом Сената Луцием Валерием Флакком.
— Привет тебе, доблестный Марк Лициний Красс.
— Привет почтенному Луцию Валерию Флакку, — ответил удивленный претор. — Не ожидал встретить тебя в моем лагере. Признаться, думал, что ты уже на покое и занимаешься разведением капусты или цветов на своей вилле.
— До покоя ли мне, когда Рим охвачен тревогой?
— В чем же ее причина, если все враги побеждены? — вновь удивился Красс.
— Марк, зачем ты держишь легионеров в походных палатках? Они неплохо сделали свое дело и заслужили отдых. Пора твоим ветеранам обнять жен и заняться подрезкой виноградной лозы.
— Я жду триумфа. Рим должен увидеть храбрецов, спасших Италию от банд взбесившихся рабов. Или Рим забыл, как дрожал от страха перед презренными гладиаторами?
— Сенат наградит тебя овацией, а для нее не требуется столько войск.
— А что получит Помпей? — заволновался Красс.
— Триумф, — спокойно ответил Флакк, — но не за войну с рабами, а за Испанию.
— Разве мой противник был менее опасен, чем испанцы, которые разбегаются при первых звуках римских труб? Спроси об этом у поверженных римских консулов и преторов.
— Никто не говорит, что война со Спартаком была для тебя праздничным шествием. Но подумай сам, Марк Красс, стоит ли огорчать Рим триумфом над беглыми рабами? В триумфальном шествии ведут знатных пленников. Кого же будешь вести ты вместо пленных царей и военачальников?
В золотых оковах будут идти гладиаторы, свинопасы, рабы с каменоломни… Далее следуют изображения покоренных городов. У тебя это будут разграбленные виллы, маленькие римские городки, которые разбойники оставили сами, перед тем разорив их дочиста, а иные, спалив дотла. А что у тебя будет военной добычей? Римское оружие и орлы, отнятые прежде рабами у консульских и преторских армий, вещи из ограбленных имений сенаторов, в том числе и твоих собственных? Нет, Марк Красс, я не хочу сказать, что ты не достоин триумфа. Ты заслужил его в большей мере, чем Помпей, но эту позорную войну нужно забыть, как страшный сон. Мы, римляне, не можем поставить победу над Спартаком, какой бы трудной она ни была, на одну доску с победой над Ганнибалом, Митридатом и Антиохом. Не станет ли твой триумф новым несмываемым позором для Рима?
