– Не много ли? – усомнился было Воронов. Мужик недобро взглянул на него из-под тяжелых бровей, но Воронов не смутился. – Ты не обманеши меня? – опять спросил он погорельца.
– Я сегодня и в навечерии и до того дни на правёже стоял, а расплатиться нечем, потому и иду в кабалу к тебе…
– Я не про то! Не умрешь ли ты раньше времени?
– Про то Богу известно. А мужик я молодой – три десятка с небольшим и годов-то.
– Землю ведаешь?
– Всю жизнь пахал…
– Вместе с семьей идешь?
– Это в вечные-то всем? Да креста на тебе нет! Пусть уж один я сгину… Налей стопу, что ли!
– Как ты прозываешься-то?
– Кондратия Михайлова сына сын.
Воронов вслух прикинул:
– Еремей Кондратьев сын, выходит?
– Так, – кивнул Еремей, – нас знают по Заустюжью.
Воронов позвал парнишку с бадейкой, налил Еремею две стопы, чтобы мягче был, не заупрямился – не ровён час! – когда кабалу писать станут. Он уже прикидывал, в какую деревню его поселит, какую избу из пустых отдаст ему…
– Кузьма! А Кузьма! – крикнул Воронов. – Бери бумагу у целовальника, будешь кабалу писать! Поторапливайся, а не то уйдет от тебя алтын!
– Уломал! – ахнул Кузьма, продираясь к прилавку целовальника. – Глядите, православные, уломал!
Кабалу писать пошли на волю. Кузьма с сожалением оставлял свое место за столом, но предупредил, что вернется.
Однако вернуться ему не пришлось. Когда Воронов, Еремей и Кузьма спускались с крыльца, к кабаку подбежала толпа уездных крестьян. Лица их были искажены гневом. Они сразу хотели пролезть в кабак, но было тесно. В толпе закричали:
– Чагина! Чагина сюда со товарищи! Не потерпим сего омманства! Нет такого указу, чтобы нас омманывать посадским людям!
– Чагина!
– Чагина подавай со товарищи!
Вышел Чагин.
– Ты почто омманство твориши? – крикнули ему.
Чагин не понимал. Он поправил рубаху на голове, но от этого движения узел ослаб, и один рукав повис вдоль спины.
– Никакого омману! Всех угощаем поровну! – ответил Чагин, чем вызвал еще большую злобу.
– Он еще смеется над нами! А ну отдавай полтины!
– Какие полтины? – опешил Чагин.
– Что намедни сбирал со товарищи! Полтины наши, они нам надобны!
– Ах вы головы бараньи! Да я твержу вам: завтра возьму посул у Онисима и все отдам до последнего рубля!
– Как бы не так! – подступали к нему уездные. У многих заблестели в руках ножи, глаза налились кровью. – Как бы не так! Преже чем взяти, надо туда положити, а ты, не положив тех Рублёв, взяти не можешь!
– Как это не могу? – Чагин оглянулся на вышедших за ним Андрея Ломова и Шумилу.
– Ишь переглядываются! Выколачивай из них! На наши полтины пьют да еще скалятся над нами ж!
– Сто-ой! – заорал Чагин до темноты в глазах. – Дайте мне понятие! Чего тут такое?
– А того, что Онисим рублёв нам дать не дал!
– Завтра отдаст! Я давал – я и возьму!
– Не тут-то было, Чага! Недаденого не берут! Онисим нам такой отговор дал: рублёв никаких знать не знаю! Не видел, сказывает, и не брал!
– Чего-о-о-о?! – рявкнул Чагин. – А ну пойдем к нему!
Чагин рванул рубаху с головы и дерганым шагом заторопился к дому Онисима Зубарева, увлекая всех за собой.
Толпа вывалила сначала на набережную. Увидев столько народу, торговцы в рядах повскакали с чурбанов, где они грелись на солнышке, и полезли за прилавки. Но они ошиблись: толпа прошла мимо и снова влилась в переулок.
В сутолоке кто-то несколько раз дернул Шумилу за рукав. Оглянулся – Алешка.
– Тятька! А тятька! Деда домой зовет!
– Приду!
– Скорей велит! Фряга за часами приходил, а деда ходит по двору как порченой. Говорит, надо скорей ехать за крицей!
– Приду, приду! – отговаривался Шумила, весь охваченный злобой против Онисима.
Алешку оттеснили. Шумила оглянулся, увидел его заплаканное лицо, заколебался на миг, но, увлекаемый толпой, шел дальше, решив, что они разберутся с Онисимом скоро.
Глава 15
Дом Зубарева стоял в глубине двора, как и повелось в городском строительстве у сильных людей, но был тот дом хоть и в два жилья, да невелик. Правда, Онисим и не стремился к высоким просторным хоромам, не по чину это да и ни к чему: не век ему жить тут, в Великом Устюге. Зубарева выговорил из Москвы, из Приказа Великоустюжской Чети, сам воевода и женил его на своей дочери. Случилось это не только потому, что девка засиделась, а после отправки отца в отдаленный город и вовсе могла бы остаться в старых девах, но еще и потому, что в жизни воеводы Артемия Васильевича Измайлова наступила трудная полоса и не было видно в тот год конца ее. Какой уж тут выбор жениха? Отдать бы за кого-нибудь мало-мальски подходящего. Вертелся одно время на глазах этот Зубарев, вот и выдал за него, худородного, а Онисиму эта женитьба – манна небесная…
– Ломай ворота! – рявкнул Чагин, наваливаясь плечом на калитку в воротах.
– Перелезай! – кричали другие.
– Стойте! Вот бревно!
На дороге валялось выброшенное кем-то суковатое бревно длиной больше сажени. Подхватили его и, как тараном, разбили ворота четырьмя ударами. Толпа рванулась к дому. Чагин взбежал по лестнице в клеть, с ним еще несколько человек, остальные набились в подклеть, стали опрокидывать там, в запечье, кринки, горшки, вскрывать бочонки. Искали Онисима, но его нигде не было. Перепуганная немногочисленная дворня разбежалась кто куда. Наверху Чагин нашел жену Онисима, перепугавшуюся до смерти, потребовал от нее денег, но она ничего не знала и все кутала в сарафановый подол сына, парнишку лет восьми.
– Где Онисим? – орал Чагин.
– Ушел… – дрожа, отвечала она.
– Разбивай сундук! – крикнул Рыбак.
– Не резон это, – остановил Чагин охотников. – Найдем самого, пусть ответит, как он посул в семге не брал! – И вдруг схватил испуганную женщину за руку: – Говори, куда ушел?
– К отцу…
– Ага-а-а… – промычал Чагин. – Слышали? Пошел под крылышко надежное. А ну все к воеводе! Пусть он нам выдаст его!
– К воеводе! – закричали кругом.
Толпа выросла на глазах. Народ, запрудив улицу, устремился к воеводскому дому.
– Я ему покажу! – надрывался Чагин, то и дело подергивая за рукава уездных мужиков, которым он должен был немедленно доказать, что он не присваивал денег, что Зубарев специально воду мутит, дабы отвертеться. – Я ему устрою! Только пусть отречется – по колено в крови ходить будет!
