На подходе к воеводскому дому толпу встретил воеводский конюх Аким.
– Где Онисим? – спросил его Чагин.
– Не ведаю.
– А где воевода?
– Не ведаю. Не ходите к дому, он стрельцов позовет!
– Так это тебя он послал по стрельцы?
Чагин схватил Акима за грудь и ударил его по лицу. Кровь брызнула из носа и губ конюха.
– Бей его! – раздалось в толпе.
Увидели кровь, разгорелись страсти, и несдобровать бы Акиму, да Чагин увлек всех к воеводским воротам.
– Ломай! – крикнул предводитель, грохнув сапогом по калитке.
Вдруг из-за забора, в щель, послышался голос Онисима Зубарева:
– Вам чего тут надобно, гилевщики?
– Отдай посул! – приглушенно, почти по-дружески попросил Чагин, смяв нос о доску забора.
С другой стороны, в ту же щель, Онисим ответил:
– Не брал и не ведаю про посул!
– Что-о-о? – почти беззвучно, но страшно выдохнул Чагин и вдруг со стоном выкрикнул: – Забью, собака!
И в остервенении загромыхал кулаками по воротам.
– Налегай! – подхватила толпа.
И вот грохнулись сорванные с кованых крюков ворота, покривились столбы и с треском рухнула часть забора. Широко глянул на улицу воеводский двор. Недавно угрюмый и таинственный, теперь он казался совсем нестрашным, присмиревшим. Один-единственный стрелец у всех на глазах перепрыгнул через забор на задах, за житницей. Туда же скрылось человек пять дворни, остальные попрятались, кто куда мог.
– Убежали! Все убежали! – кричали в толпе.
– Это дворня, хозяева тут! – уверенно сопел Чагин, махая разбитыми в кровь кулаками.
Собаки сорвались на толпу в бесстрашной ярости. Одна схватила Рыбака за полу однорядки, раздернула полу до кушака. «Подпрела одёжка!» – почему-то весело подумал Рыбак. Он отвлекся на минуту, схватил оглоблю от колымаги и с одного удара уложил не успевшую увернуться собаку наповал. Вторая убежала к житнице, отлаиваясь.
– Ищите! – командовал Чагин и повел главных помощников и нескольких уездных мужиков по лестнице наверх.
Сапоги их простучали по настилу. Вот уже отворили дверь в сени, потом – в горницу, осмотрели две комнаты.
– Найдем! – уже по-хозяйски кричал Чагин, распаленный гневом, и смелость его передавалась остальным.
Никто не страшился сейчас этих покоев, увешанных иконами в золотых да серебряных ризах и лампадами.
Из горницы ворвались в покои боярыни. Та испугалась так, что вскрикнула и упала в обморок, увидев окровавленные кулаки Чагина. Ее постельничья девушка забилась за сундук, и ничего нельзя было от нее добиться – ни слова. Тогда принесли воды, окатили боярыню, а когда та пришла в себя, Андрей Ломов спросил, как можно ласковей:
– Матушка-боярыня, не бойся нас, мы ищем Онисима Зубарева. Где он?
– Нету его… – пролепетала боярыня.
– Врешь! – заорал Чагин. Он рванул на груди однорядку, достал медный крест и подошел к омертвевшей боярыне вплотную. – А ну целуй крест на том, что нет у вас в хоромах Онисима Зубарева!
Боярыня заревела в ответ и запросила пощады.
Чагин плюнул. Вышел в горницу. Напротив, в крестовой комнате, где от топота, крика, шапошных размахиваний потухли лампады, началась свалка.
– Родимые! Я за вас! Не забивайте, Христа ради! – плача, упрашивал Ноздря.
– Эй! Крови не пускать! – окликнул Чагин и хотел вмешаться, но кто-то потянул его к порогу.
– В терему! Они в терему схоронились! – раздались крики.
– Истинно, в терему зри супостатов! – закричал Чагин.
Кинулись к легкой лестнице в летнее строение над боярской клетью. Там, под самой крышей-луковицей, была выстроена светелка о трех окошках в цветной слюде. Первым по лестнице взбежал резвый парень, из уездных. Он подбежал к дощатой двери и восторженно крикнул вниз:
– Тут они! Слышу!
Чагин отстранил набежавших раньше его, дернул за скобу – осталась скоба в руке. Тогда он двинул плечом в дверь. Раздался треск, и Чагин вместе с дверью упал в светелку. В тот же момент раздался выстрел. Парень, что первым взбежал по лестнице, схватился за живот и упал замертво.
Лишь несколько мгновений стояла в светелке да и во всех хоромах тишина, все словно принюхивались к запаху пороха. Но вот поднялся с пола Чагин.
– Ах вы забойцы! Ах вы… – прохрипел он полушепотом, называя обоих – и воеводу, и Зубарева – убийцами еще и потому, что не видел, кто стрелял. – Ну, берегитесь, нехристи!
Самопал валялся на полу около постели, где после обеда любил отдыхать Артемий Васильевич. Стол, уставленный закусками и питьем, стоял у самого оконца. Хозяева опрокинули его и, толкая друг друга, кинулись к оконцу, стараясь вылезти на крышу.
– Держи забойцев! – кричала толпа.
– Онисима дайте! Онисима мне! – кричал Чагин, нацелив на побелевшего подьячего огромные черные руки с хищно растопыренными пальцами.
Онисима схватили и выволокли во двор. Злоба была столь велика, что уже не спрашивали денег, не уличали во лжи подьячего – все его били. От амбаров, от житницы, даже от винного погреба отрывались и подбегали, чтобы ударить Онисима. Вскоре с ним было покончено.
– Топить! – раздались крики.
– Топить его, собаку!
Разломали на задах двора забор и выбежали прямо на набережную. С высокого крутого берега тело Онисима раскачали за ноги и за руки, кинули неумело. Но оно долетело до края берега, ударилось о землю и свалилось в воду. Рыбак, а за ним еще целая туча охотников скатились вниз, чтобы его топить.
– Камней ему за пазуху! Камней! – надрывалась толпа.
– Во, во! Вот тебе великий посул! – скалил зубы Рыбак, накладывая камни за пазуху Онисиму.
– Гораздо! Топи таперя! – кричали подбежавшие.
Свалили огрузневшее тело в воду, оттолкнули жердями. Некоторое время золотилась над водой вздувшаяся пола праздничного кафтана, а потом груз и течение увлекли тело в глубину Сухоны.
Толпа рванулась к дому.
Онисима схватили и выволокли во двор.
Расправившись с подьячим, все вспомнили про винный погреб на воеводском дворе и полезли, покарабкались наверх по круче берега. На дворе воеводы гудела толпа. В амбаре вышибали крепкую дверь, но она не поддавалась. Пошли искать ключи. В доме на лестнице были выбиты точеные перила, и многие, кто побывал у винного погреба, сваливались вниз.
