– Ступай! – уже совершенно отчужденно, будто сердясь за свои слова, приказала она и скрылась за калиткой.
Степан не понял, что означало сказанное ею, да он и не поверил, но доверчивый шепот Соковниной, ее неистовые, наполненные решимостью глаза выдали в ней неожиданную сообщницу, взявшую на себя непонятную, но великую заботу, в которой Степанова боль была малой частью задуманного ею.
Глава 9
Ричард Джексон не высидел на Ильинке и получаса. Разместившись на посольском дворе, он, как и следовало ожидать от серьезного путешественника, направился знакомиться с иноземной столицей, но прежде решил отыскать соотечественника, Антония Эдуардса, уже несколько лет живущего в Москве. Решение найти его укрепилось в Джексоне утром, когда он узнал, что английский посол Мерик выехал на несколько дней из Москвы на рыбную ловлю, а желание познакомиться с огромным азиатским городом, каким Джексон считал столицу Руси, было столь велико, помощь в этом нелегком деле была так необходима, что он упросил пристава отыскать ему англичанина Эдуардса как можно поспешнее. На вопрос пристава Савватея, привести того англичанина на посольский двор или нет, Ричард Джексон ответил, что он сам нанесет своему соотечественнику неожиданный и приятный визит. Достав из своих бумаг письмо родственников Эдуардса, он все в той же парадной форме, в которой был на приеме у русского царя, вышел с приставом на Ильинку.
Они понимали друг друга: Савватей навострился в разговорном английском, несколько лет подряд сопровождая иноземцев, а Ричард Джексон за несколько недель тоже немного стал понимать русскую речь. Сегодня Савватей особенно старался: он уже получил за службу две денги от англичанина и намеревался получить еще – с этой целью он не допустил к переводу приказного толмача.
Когда они вышли на Пожар, солнце уже садилось за кремлевским холмом, правее колокольни Ивана Великого. В огромных двухэтажных рядах, заново отстроенных после разорения Москвы, уже запирались лавки. Джексон был огорчен этим, ибо, если бы он посмотрел товары и узнал цены на них, имел бы огромную пищу для раздумий до следующего утра. Однако долго он не унывал: новый огромный город, столица таинственной Руси, о которой писали много противоречивого, теперь весь расстилался перед ним.
Джексон был уверен, что ему с его знанием людской психологии, его опытом в самое короткое время легко будет осмыслить не только порядки, но и внутренние пружины жизни этой страны. Путешествие из Вологды до Ярославля и от Ярославля до Москвы через четырнадцать ям раскрыло перед ним такие картины русской жизни, разъяснило для него столько таинственного, огорчило из-за столь непривычных нравов, поразило ни с чем не сравнимыми просторами земли и порадовало такими открытиями русской души, что он уже и сейчас готов был считать себя энциклопедистом-этнографом, географом, ботаником и, конечно, экономистом.
– А известно ли русскому приставу, на какой широте находится его столица? – спросил Джексон у Савватея, а сам вышагивал в своей шляпе с пером, прямой, стремительный, жадно пожирая взглядом гостиные ряды, Кремль, церкви.
– Широта едина!
– Какая? – приостановился Джексон.
– Знамо какая – руськая! – весело отвечал Савватей. Ему можно было веселиться: толмача он отогнал, денги получил и уже дважды забега́л в кабак, где смело тратил сэкономленную на ямщиках прогонную мелочь.
– Пятьдесят пять градусов десять минут – вот широта вашей столицы.
– Десять минут… Десять минут… Скоро придем, – ответил на это Савватей. – Мне ведомо, где он, Эдуарде твой, домом устроен. Летось я послан был Аптекарским приказом за ним, помню… Молва шла, что-де лекарской мудростью обихожен тот Эдуарде, потому и зван был матушку-царицу лечить. Неведомо, пустили его во палаты аль нет, а только кубок серебряный домой нес оттуда.
– Кубок?
– Кубок. Хорошо видел: я в приставах при нем был.
«А ведь есть, должно быть, своя прелесть в том, чтобы жить здесь просвещенному иноземцу, среди этих милых, наивных, несовершенных людей… Непременно обменяюсь мнением с Эдуардсом по этому поводу!»
Ричард Джексон прибавил шагу, предвкушая интересную встречу с земляком. Представлял, как он, овеянный славой смелого морехода, привнесет в эту встречу минувшие бури, туманы и сумрак малоизвестных Европе северных морей, и в то же время в голове его уже складывался лирический рассказ об этой встрече для слушателей там, в Англии… Да, он готов был считать и втайне считал себя Одиссеем XVII века. И вот сейчас, любовно вглядываясь в себя со стороны, он невольно выпрямил и без того безукоризненный торс атлета, еще подтянутее зашагал по площади перед Кремлем.
– Эй, фряга!
Обращение было знакомым. Джексон оглянулся на ходу и заметил высокого человека в русской долгополой одежде. Человек этот вытащил откуда-то из-под бороды большую связку соболей – традиционный русский со́рок – и размахивал ей над головой.
Остановились.
– Давай полтораста – и разбредемся поручно! – дохнул мужик скипидарным запахом сивухи и квашеной капусты.
– Продает, – сказал Савватей Джексону, хотя тот и без перевода все понял.
– Поторгуемся, фряга, я податной! – продолжал кричать мужик, хотя этого уже не требовалось: англичанин с видом знатока ощупывал соболей. Слово «полтораста» он понял без Савватея и так же, без перевода, ответил русским, заученным еще в Устюге Великом словом:
– Дороговь, сэр…
– Ха! А ты восхотел этаку мягку рухлядь за три рубли купити? Востер ты, фряга!
Ричард Джексон повернул голову к Савватею, и тот приблизительно перевел слова мужика.
Соболя были как соболя – мягкие, с черно-огневым отливом, только казались немного коротковатыми, но поскольку все сорок штук были одного размера, то этот недостаток скрывался.
– Чего ты умыслил? Оставь затею! – негромко сказал Савватей мужику.
Детина посмотрел на пристава, потом на подходивших зевак, среди которых заалело платье стрельца, и, передумав что-то, негромко возразил:
– А ты на чужие кучи глаза не пучи!
– Несмышленого не обмани!
– Каждый своим жив! Будто не ведаешь, что плотник думает топором, а торговый человек – соболем! – Он повернулся к англичанину: – Смотри, смотри, фряга! Да не омманство тут, а для великого чину мягка рухлядь!
Англичанин насторожился было во время непонятного препирательства русских, но, взглянув на широкую улыбку верзилы, на его услужливые, ходовые руки, громадные, пропахшие шкурами, он снова поверил в искренность купца. В конце концов, считал он, все равно без соболей – этого исконно русского товара – в Англию не вернешься… Поэтому надо было купить их сейчас, чтобы эта мелкая личная забота не мешала его государственным делам.
– Торгуйся! Ну! – уже надсадно кричал мужик и тряс заросшей головой.
Англичанин понял, что от него требуют, и сказал, имея в виду среднюю в Московии цену на соболя, которую он вызнал у ямщиков:
