Уже позади остались Ростов и Ярославль. Проехали больше половины пути, и вот уже Вознесенское… Джексон усилием воли согнал с себя дорожное утомление, отряхнул одежду, подкрутил усы, вышел из ямской колымаги, достал деньги и расплатился с ямщиком по строгому тарифу – по три денги за 10 верст, а на водку алтын – особо.
В ямской избе было душно. Жирные мухи дзинькали по слюдяным оконцам. Из громадной печи несло кислой капустой и несвежим вареным мясом. По широким лавкам спали ямщики и проезжие.
Здесь Ричард Джексон столкнулся с попом Савватеем, намеренно отставшим от стрельцов и Ждана Виричева. Он уже третий день доживал в Вознесенском, боясь ехать к патриарху на расправу. В голове складывалась тяжелая и совершенно определенная мысль: бежать по сиротской дороге на Дон, в казачий монастырь, и там схорониться…
Джексон заговорил с Савватеем, стремясь выпытать последний, как казалось иноземцу, непонятный момент в религии русских.
– О святой отец! – обратился Джексон, вежливо обнажив голову. – Утоли жажду познания скромного путешественника.
– Говори! – буркнул Савватей.
– Может ли дворянин после причастия обижать ближнего? – спросил Джексон.
– Может по прошествии трех дней, – охотно ответил Савватей.
– Я благодарю вас.
Джексон не остался спать в ямской избе. Он вышел на волю.
Село Вознесенское лежало в неожиданно подкативших сумерках предгрозовой тучи. Край неба на западе почернел, закрыл опускавшееся солнце. Ласточки чиркали над самой землей. На березах хохлились грачи. Тревожно перелетали от избы к избе стаи воробьев. Надо было торопиться с ночлегом, и Джексон безошибочно отыскал просторную и чистую избу земского судейки. Иноземцу отвели верхнее жилье и накормили за четыре алтына. Джексон с удовольствием разделся, потрогал чистый холщовый постельник, положил под голову сундучок и блаженно уснул под погромыхивание надвигавшейся тучи.
– Деревню ту, Пестово, Охрем купил за сто тридцать рублей, окромя стоячего хлеба! – слышался голос хозяина.
Гроза не дала уснуть, но она пролетела быстро, остался только ровный шум дождя. Под эту музыку и заснул путешественник, успев помечтать о сказочной Персии. Теперь он думал о той стране постоянно, поскольку ему казалось, что Русь он изучил досконально.
Проснулся Ричард Джексон от тупого удара кулаком по больной голове. В полумраке да еще спросонья он не мог понять, что происходит, только заметил каких-то людей, вдруг потащивших его вниз но лестнице. Они кричали:
– Нехристь!
– Латынская образина!
– Опоганил, окаянный!
– Эва, чего учинил!
Ричарда Джексона, как он ни упирался, выкинули на грязный двор.
– Чтобы и духу не было! – кричал хозяин. – Митрей! Выкинь ему сундук! Тащи головешку: окуривать надобно!
Открыли ворота, спустили собаку, и до самой ямской избы бедный англичанин отбивался от лохматого кобеля.
– Дикари! Что такое? – недоумевал он.
Только много месяцев спустя, в Персии, когда он разговорится об этом случае с часовых дел мастером Андреем Ломовым, бежавшим из России от горя и беды, русский пояснит все.
Джексона выгнали из избы за то, что он лег спать ногами к иконам.
Глава 6
На пятую неделю леса поредели. Все чаще, все плотней стали охватывать ярославскую дорогу деревни, большими косяками темнели стада, обширнее пестрели среди лугов мозолистые пятна наголо вытоптанных выгонов. Осторожнее, пугливее держалась над дорогой птица, и даже сам воздух дрожал в июльском зное волнующим предчувствием чего-то необыкновенного, идущего от ожидания встречи с Москвой.
Последние версты Ждан Иваныч ехал на ямской колымаге: лошадь, истощенная донельзя небывалым переездом, оступилась на мосту и сломала ногу. Десятник накричал, намахал руками и протазаном и велел кузнецу самому платить ямщику. Перенесли инструмент в ямскую колымагу и двинулись дальше: десять верст – две денги… Ямщик гнал безбожно, растряс, раскричал свои песни, и вот открылось наконец в самом разгоне погожего дня невиданное зрелище большого города.
– Москва! – крикнул ямщик, указывая кнутовищем куда-то влево, куда, как показалось Алешке, совсем не шла дорога.
Мальчик встал на ноги и, держась за деда, с недоверием уставился на невиданно обширное темно-серое в синеве марево.
– Москва-а? – все еще не хотелось верить Алешке в то, что эта могучая, многотысячная нарость еще неразличимых домов, бугрившаяся по холмам, прочеркнутая густым частоколом колоколен, и есть престольный град Москва.
Ждан Иваныч поднялся на колени, сощурил свои дальнозоркие, старческие глаза, увидел разгоревшуюся куполом свечу Ивана Великого и широко перекрестился.
– Москва-а-а… – протянул он и почувствовал, как нежданно бухнуло сердце и пошло расстукивать малиновым звоном – на все колокола.
Уже потянулись слободы по 30, 50, 100 домов, и через какой-то – самый короткий за всю дорогу – час подъехали к стене Земляного города. На широких, в два проезда, Покровских воротах – икона на стене. Рядом мальчишки дразнили бычка красной тряпкой и хохотали. Кто-то отвлекся и крикнул:
– Эй, яма! Откуда катишь?
– Из Вологды! – охотно ответил ямщик, чувствуя что-то праздничное, ритуальное в этом мальчишечьем окрике.
Проехали посадами Земляного города, миновали пустырь, приблизились к каменной стене Белого города. В воротах средь бела дня не видно стрелецкой шапки – одни зеваки да нищие, возвращавшиеся в свои норы от каменных, богатых церквей, стоявших ближе к Кремлю. Раза два в Китай-городе окатывали их пылью боярские колымаги, запряженные восьмерками лошадей, но даже на них, не только на ямскую подводину, горожане не зарились – видать, Москву не удивишь: всяких тут побывало…
– Деда, а это чего?
Вдоль посада стрельцы вели колодников, скованных по двое.
– Кормиться вывели! – весело ответил за деда ямщик.
У колодников по суме через плечо. Стучат под окошками, звенят цепями.
– За какие грехи? – послышалось из одного окошка.
– Лукавый попутал…
– За что «железные вольности» надеты? – спросили из высокого окошка другого дома.
– Себя не соблюде в тихости.
Выбежала из дому светловолосая девчушка в серой рубахе до пят, протянула обоим по полпирога и долго смотрела вслед колодникам из-под ладони. Алешке показалось, что смотрит она на него.
Прошли пешком через Никольские ворота в Кремль. Московские опальные стрельцы, которым все тут было ведомо, сами побежали вызывать сотника: велико было желание попасться на глаза начальному человеку…
