— Ничего странного. Тебе не понять, — возмутился Филд, — у него и отец печатал книги, и он печатал книги. Не мог он так взять и оставить все гореть.
— А то, что накануне он начал продавать сонеты, пропавшие много лет назад? Это не совпадение?
— В чем тут совпадение? — удивился Ричард. Уильям вспомнил, что друг ничего не знает о приходившем к нему человеке в черном плаще и его настойчивой просьбе сонеты не издавать.
— Нет, это я так. Сам не пойму, что пришло в голову. Ты прибежал и рассказал об этих двух событиях подряд. Я их и связал непроизвольно, — объяснил Уильям.
— Случайно так вышло. Хотел тебе и то и другое рассказать. Что делать будем?
— С чем? — переспросил Уильям. — С пожаром у Торпа, боюсь, ничего не сделаем.
— Я про сонеты. Опубликуем?
— Опять ты за свое. Нет, нельзя.
— Но книги, изданные Торпом, вчера уже кто-то купил. Какая теперь разница? Их больше не утаишь.
— Я обещал. И обещание собираюсь сдержать. Пусть их печатает кто-нибудь без моего участия и разрешения. Я тебе говорил и буду повторять: сонеты печатать нельзя. Большая часть написана не мной. Пойми. Независимо от пожара у Торпа, а даже и из-за него. Не судьба им быть изданными.
— Ты упрям.
— Сейчас ты попросишь новую пьесу. Я прав? — улыбнулся Уильям, чтобы подбодрить друга.
— Давай. Не возражаю, — Ричард нахмурился.
— Дописываю. Будет готова, принесу.
Когда Ричард ушел, Уильям задумался. Вся эта история с пожаром ему совсем не нравилась. Книги кто-то преднамеренно уничтожил. И Уильям догадывался кто. Интересно было, конечно, где раздобыл сонеты Торп. Вот ведь, искали как минимум трое, а нашел именно он. Уильям вспомнил про свой сундук в Стрэтфорде. Хорошо, что никто о нем не знает и не ищет первый экземпляр, считая, что его попросту не существует.
Догадки Уильяма подтвердились вечером. К нему во второй раз наведался незнакомец в черном плаще.
— Я пришел предупредить вас, — начал он, не поздоровавшись, — история с рукописью закончилась. Ее больше не существует. Ваши сонеты сгорели.
— Я знаю. Ко мне приходил мой друг и рассказал о пожаре. Я сразу догадался, что рукопись сгорела вместе с хозяином типографии.
— История закончилась, — повторил мужчина, — и не думайте ее написать заново. Например, достать откуда-нибудь часть сонетов и отдать своему другу. Сгорит и он.
— Даже не думал, — искренне заверил гостя Уильям, — Ричард знает, что ему придется довольствоваться изданием пьес. Не беспокойтесь.
— А я и не беспокоюсь, господин Шекспир. Беспокоиться следует вам, если вы нарушите нашу договоренность.
— Видите ли, я-то не собираюсь ее нарушать. Но несколько книг, как я понимаю, купили. Их могут переиздать другие издатели. Теперь мы не контролируем распространение сонетов.
— Я имею в виду другое. Вы единственный, кто знает автора. Это имя должно остаться в тайне. Книги — то не рукопись. По ним установить авторство не удастся. Перепечатывать их будут под вашим именем. Что ж, пусть будет так. Но доказывать, чьи они на самом деле, вам не стоит.
— Я дал обещание автору сохранить ее имя в тайне. И нарушать данное обещание не собирался и не собираюсь.
— Почему-то я вам верю, — гость повернулся к двери, — надеюсь, мы больше не увидимся, — произнес он и скрылся в темноте.
— И я надеюсь на это, — Уильям вздохнул с облегчением. Ему хотелось поскорее забыть все эти приключения с изданием сонетов. Поиск рукописи, уничтожение книг, пожар, визиты человека в черном плаще… Разыгрываемый на сцене подобный сюжет, наверное, имел бы успех. В жизни хотелось бы избегать таких поворотов судьбы.
Уильям присел за стол. Перед ним лежали наброски новой пьесы. Вдруг он вспомнил, как был влюблен, как легко писал за строчкой строчку, как старался отредактировать сонеты королевы, как восхищался ее сильными чувствами. Он представил себе Элизабет, ее восторженные глаза, которыми она смотрела на него, когда он читал ей сонеты.
— Как давно это было, — вздохнул Уильям, — нет ни сонетов, ни Элизабет, — он посмотрел на дверь. Ему неожиданно захотелось, чтобы она открылась, и в комнату впорхнула та, которая столько для него значила когда-то.
«Любовь не может пройти бесследно. Если ты любил кого-то так сильно, то это чувство останется навсегда в твоем сердце. Любовь лишь скроется от посторонних глаз, притворится, что спит. Но изредка она будет просыпаться и настойчиво напоминать о себе. Эх, не забыть мне тебя, Элизабет, мое темноволосое наваждение».
Уильям поводил пером по бумаге и с удивлением прочел то, что непроизвольно написала его рука:
Но из чего мы созданы?
Из снов, и сном окружена
Вся наша жизнь, что сна еще короче…
[6]
— Джеймс, я собираюсь писать сказки, — сообщил Уильям другу, — волшебные истории.
— В виде пьес, надеюсь? — спросил Джеймс. — Меня же интересует только то, что можно поставить на сцене.
— Конечно. Другое я писать не умею. Пьесы, это будут пьесы.
— Хорошо. Тогда пиши сказки. Я рад, что ты хоть что-то захотел написать.
— Не ворчи. Мы нашли прекрасных авторов. Я театру больше не нужен, — Уильям печально улыбнулся.
— Ты надеешься, что я отпущу тебя, позволю так вот просто взять и уйти?
— А что тебе остается? Отпустишь. И не уйти, а уехать.
— Ты опять про Стрэтфорд. Уильям, ты бежишь оттуда, не пробыв и недели. Последние годы только и слышу про твое возвращение. Но ты что-то не торопишься осуществлять задуманное.
— А разве стоит торопиться? Такое решение необязательно выполнять быстро. Я пытался остаться в Лондоне, потому что когда-то так сюда стремился. И чем я занят? Изредка пишу, а в основном брожу по городу без цели. Постоянно езжу в Оксфорд и Стрэтфорд. Поездки мне даются все тяжелее.
— Ты сам перестал играть на сцене. Поэтому и занять себя не в силах. Возвращайся в театр. Тебе всегда найдутся роли.
— Я устал. И играть на сцене тоже стало тяжело.
— Уильям, ты же не старик. А тебе и то, и другое, и третье дается с таким трудом! Постарайся, встряхнись. Тебе нужны силы. Для внучки, для сына.
— Вот на них я и хочу тратить оставшиеся годы.
— Так что со сказками? — перевел разговор Джеймс. — Мы начали с того, что ты хочешь писать волшебные истории.
— Мэри читала сказки Уильяму, я заслушался и подумал, почему бы не написать пьесу с таким же сюжетом. Пожалуй, это последнее, что я сделаю для театра. Две-три сказки, и прощай, Лондон.
— Никуда ты не уедешь. Две-три сказки! Так, как ты сейчас пишешь, это два-три года. Потом возникнут другие планы. Так ты нас и не оставишь.
