Крестьяне заволновались:
— Как же без отпевания? Христиане же…
— У вас наверняка имеется свой сельский пастор, позовите его.
— Да ведь он гугенот!
— Вот и отлично, тем больше причин у него молчать обо всем, когда вы скажете ему, что убитые — католики.
Крестьяне переглянулись и снова согласно закивали головами. Потом один из них спросил:
— А с лошадьми, что нам делать, господин?
Наступило молчание. Теперь переглянулись дворяне.
— Лошадей оставлять нельзя, — сказал Матиньон, — их сразу же обнаружат и поймут, что они — не рабочие клячи, а резвые скакуны.
— Верно, — поддержал его Шомберг. — И продать их бедняги не смогут: их тут же начнут допытываться, откуда эти кони? Конечно, они не будут знать, что сказать и на первом же допросе выболтают наши имена. И вот тогда король потребует у адмирала ответа.
Лесдигьер повернулся к крестьянам:
— Лошадей мы заберем с собой. Вам они без надобности, если вы хотите сохранить собственные жизни, а заодно и наши. А теперь прощайте; оставайтесь с миром и да поможет вам Деметра.
— Да пребудет Бог и вечная благодать с вашими милостями во веки веков, — проговорили крестьяне и низко поклонились.
Когда они вновь подняли головы, на том месте, где стояли всадники, только пыль клубилась, постепенно оседая.
Когда друзья выехали на перекресток, там уже поджидала их группа всадников с борзыми и охотничьими трофеями.
— Уж не заблудились ли вы, господа? — спросил один из них. — Мы ведь трубили, и вы нам ответили. Что задержало вас в пути?
— Ничего особенного, — ответил Лесдигьер, — просто Шомберг свалился с лошади и вывихнул ногу. Пришлось подождать, пока боль немного утихнет, — и он выразительно посмотрел на друга.
Охотники дружно рассмеялись:
— Ай-ай-ай, капитан Шомберг, как же это? Вы, такой искусный наездник, и вдруг — упасть с лошади!
— Представляете, — воскликнул Шомберг и заулыбался, — моей кобыле вздумалось провалиться передним копытом в какую-то яму, совершенно не заметную на тропинке. Ноги у нее подкосились, она упала, а я не удержался в седле и… И кому это, черт возьми, понадобилось выкопать там яму, да еще и присыпать ее ветками, ума не приложу.
— Ничего, бывает, — согласился с ним охотник. — Сельские жители порою выкапывают такие ямы, в которые попадается мелкий зверь, например лиса.
Неожиданно всадник повернул голову и увидел целый табун чужих лошадей, да еще и под седлами.
— Посмотрите, господа, каких прекрасных лошадей привел с собой Матиньон! Прямо берберийские скакуны! Но, клянусь тиарой папы римского, да пребудет он в аду гостем Вельзевула, что лошади мадам Д'Этамп заслуживают большего внимания, нежели эти.
— Почему вы так решили? — спросил один из охотников.
— Потому что им ежедневно читает проповеди пастор герцогини, а эти, сдается мне, кроме мессы ничего и не слыхали. А ну-ка, скажите-ка нам, Матиньон, откуда у вас эти лошади? Ведь уезжали вы на трех, а вернулись на десятерых.
И снова весь отряд дружно рассмеялся этой шутке, в том числе и сам Матиньон.
— Кстати, — добавил всадник, лукаво улыбаясь, — почти все они, по-моему, забрызганы чьей-то кровью.
— Поверите ли, — пожимая плечами, ответил Матиньон, — но проезжая мимо одной из балок, мы увидели там вот этих самых лошадей, мирно пасущихся на лужайке. Ну а вам всем, разумеется, известно о моей страсти к лошадям. Разве же мог я проехать мимо, тем более что никакого хозяина поблизости и в помине не было и совершенно не у кого было спросить, чья это собственность. А поскольку я не люблю долго раздумывать над такого рода задачами., то я взял на себя труд привязать этих лошадей одна к другой, чтобы вывести их из балки и пригнать сюда. Полагаю, этим королевским подарком я окажу герцогине Д'Этамп немалую услугу.
— Безусловно, господин Матиньон, кто будет с этим спорить, тем более что герцогине не надо теперь ломать голову, где достать новые седла для этих скакунов. Но подумали ли вы о том, что вдруг это окажутся лошади папистов, которые в это время все как один повыпрыгивали из седел и отправились на водопой, наказав своим четвероногим друзьям, чтобы того, кто посягнет на их собственность, те тут же отвезли в стан врага, невзирая на перемирие?
— Мы поставим их в стойло с нашими протестантскими жеребцами, — ничуть не смутясь ответил Матиньон, — и, бьюсь об заклад, что на следующее утро они с таким же удовольствием будут слушать проповедь, с каким до этого слушали мессу.
— Браво, Матиньон! — закричали все вокруг. — Это ответ, достойный истинного сына нашей церкви.
— А теперь в путь, господа! — возгласил тот, с кем и велась дружеская беседа все это время. — Госпожа герцогиня наверняка уже нас заждалась.
И отряд всадников, разбившись в колонну по двое, помчался в сторону Пуатье.
…После заключения перемирия Колиньи отвел свои войска в Ла Рошель, за ним и все остальные. Тут теперь находилась штаб-квартира гугенотов, а также вожди и войско, часть которого, состоящая из немецких рейтаров, была распущена. Здесь же были и Лесдигьер с Шомбергом, которые по зову адмирала встали под его знамена.
Удивительное дело, но Жанна Д'Альбре сразу же обратила внимание на Лесдигьера и стала оказывать ему знаки особого внимания, часто вызывая его к себе для задушевных бесед. Иногда она отсылала его курьером в какую-нибудь провинцию, но всегда в сопровождении большого эскорта наиболее преданных ей солдат. Временами она даже советовалась с ним о чем-то, как с человеком, хорошо знавшим французский двор и особенно мадам Екатерину, но никогда она не посылала его к ней, хотя безопасность Лесдигьера, как ее эмиссара, была ему в этом случае гарантирована.
Здесь был у Жанны собственный двор, состоящий из фрейлин и придворных, и между ними уже потихоньку ядовитой змеей поползли слухи о необычайном благоволении королевы к красивому капитану, особенно после того, как она одним прекрасным днем подарила ему графство в одной из своих областей. Лесдигьер ничего не понимал, Шомберг тем более, и неизвестно, что вышло бы из этого дальше, если бы однажды не прибыл курьер от герцогини Д'Этамп, которая в настоящее время жила близ Пуатье. Она узнала о том, что вожди гугенотского войска, а значит, и ее Матиньон, находятся в Ла Рошели, и перебралась сюда, поближе к ним, благо тут находился один из ее родовых замков, к тому времени заброшенный и почти забытый ею. Оттуда она написала письмо королеве Наваррской с просьбой отпустить к ней ее возлюбленного, особой надобности в котором протестанты сейчас, надо полагать, не испытывали. Жанна любезно согласилась, и Матиньон (рана которого, полученная в сражении при Жарнаке, оказалась не смертельной) помчался на крыльях любви к даме своего сердца, с нетерпением ожидавшей его. А месяца два спустя Жанна получила еще одно письмо, в котором герцогиня просила отпустить к ней в замок на некоторое время господ Лесдигьера и Шомберга, поскольку кумир ее сердца Жерар де Матиньон, кажется, начал скучать без своих друзей. Жанна нахмурилась и поначалу решила ответить отказом, но потом, подумав, что нехорошо обижать старую герцогиню. Однако на всякий случай спросила у Лесдигьера его мнение по этому поводу. Ее ждало горькое разочарование. Не подозревая о ее чувствах к нему, он сразу же согласился и немедленно побежал, чтобы известить об этом Шомберга.
