— Мой государь Амбросий, мы свободный народ и не потерпим ничьего ярма. Но сейчас сакское ярмо для нас невыносимее всех иных. Поэтому мы готовы встать рядом с вами против сакской угрозы. Скажи лишь слово — и мы отправимся назад этой же дорогой и соберем всех, кто способен сражаться. И тогда еще до конца лета жди, когда на востоке заблестят наши копья.
— Как могу я быть уверен, что это не хитрость, с помощью которой вы проведете свою армию через наши защитные укрепления?
— Один из нас троих, кого сам выберешь, останется у тебя заложником в знак того, что мы действуем без обмана, — гордо ответил Вортимер.
Амбросий покачал головой:
— Нет, мне не нужны заложники.
Он явно принял решение и говорил с улыбкой. Улыбку эту и решимость Аквила, находившийся прямо за ним, услышал в его голосе.
— Хорошо, я скажу свое слово, родич Вортимер, и ты поедешь с ним назад к тем, кто потом пойдет за тобой. Но не сразу, мы о многом должны с тобой поговорить. Здесь, в горах, мне не нужны лишние люди, у меня нет для них места, нет корма для лошадей. Мне нужно только знать твердо, что я могу призвать их, когда настанет время. Все это мы и должны с тобой обсудить. А сейчас поезжайте с нами, примете участие в трапезе вместе с моими спутниками, и мы скрепим договор медом из нашего горного вереска.
Вортимер какое-то время смотрел на него молча. Затем сунул за пояс зеленую березовую ветку, спрыгнул с седла, с уздечкой в руке (его тигровой масти жеребец шел рядом) приблизился к Амбросию и, положив руку ему на сапог, поклялся в вассальной верности:
— А коли мы нарушим клятву, пусть разверзнется зеленая земля и поглотит нас, пусть накатят на нас и унесут с собой серые морские волны, пусть упадет на нас звездное небо и сокрушит навсегда.
Это была старинная клятва, и она отлично сочеталась с горами, со всей окружающей дикой обстановкой. Двое младших братьев тоже спешились и поклялись в верности вслед за Вортимером. Что ж, Молодые Лисы не изменят клятве, мелькнуло в голове у Аквилы, а вот как поведут себя те, что пришли с ними? Из горстки вождей вдруг выделилось лицо — смуглое, отчаянное, опасное, — такому ничего не стоит и кинжал всадить. Кто-то недавно назвал Аквиле его имя — Гвитолин. Глаза у него были темно-голубые, с бирюзовыми от солнца крапинками, — глаза фанатика, которому нипочем никакие клятвы.
В тот же вечер Амбросий со своей братией и Молодые Лисы со свитой пировали в крытом папоротником доме Догфела. Пламя бросало дрожащую паутину золотистого неровного света на шерстяные ткани, пятнало овчины, высекало из рукояти кинжала искру ирландского золота, выхватывало из темноты немигающие глаза собаки и густо крапчатую грудку сокола, привязанного путами к высокой спинке стула, на котором сидел Вортимер. А вокруг длинного очага сверкало подобие зазубренной колючей гирлянды — это каждый из гостей положил перед собой на пол меч, чтобы он был под рукой. По старинному обычаю, на такое сборище не полагалось приходить вооруженным, но сейчас на побережье мужчины ни на миг не расставались с оружием.
Соседом Аквилы был пожилой человек по имени Крадок, с взъерошенными, как у птицы на ветру, светлыми волосами. Лицо его выражало горькую тоску по былой жизни. Он был вождем клана с дальнего юга и тут, на севере, в Уэльсе, все ему не нравилось, казалось не таким, как в его родных горах.
— В Повисе, где мой дом, — сетовал он, — трава даже в середине зимы гуще, чем здесь в долине сейчас, а почва черная, жирная. У меня там яблоневый сад, он доходит до реки. Осенью ветки клонятся до самой земли под тяжестью яблок, — и, сокрушенно глядя в чашу, добавил: — И мед у нас вкуснее.
Амбросий поднялся с места, которое обыкновенно занимал по вечерам хозяин дома, вождь Догфел, и, высоко держа золотую чашу, обратился к Вортимеру, сидевшему рядом:
— Я пью за нашу дружбу, за новые узы между нами.
Он отпил глоток и передал чашу Молодому Лису. Тот принял ее, в знак благодарности склонив голову, и мгновение стоял так, прямой, как копье, освещаемый пламенем очага. Большая чаша сияла у него в руках. Он уже поднес ее к губам, как вдруг замер, вскинув голову, — все затихли: откуда-то с моря, из-за селения послышался заунывный крик.
На миг наступила напряженная тишина, мужчины, сидевшие вокруг очага, обменялись настороженными взглядами, а затем из селения донеслись какие-то беспорядочные возгласы.
— Мне думается, из Эрина опять подул ветер скоттов, — промолвил Амбросий и нагнулся, чтобы поднять меч.
И сразу же это его движение и произнесенные слова точно разрушили сковывавшее всех молчание: поднялся шум, все повскакали с мест, хватая оружие, — и тут в дом ворвался человек с криком «Скотты! Они плывут к берегу! Они уже в заливе!»
Амбросий круто повернулся ко всем лицом, светлые глаза его сверкали, в руке блестел обнаженный меч.
— Нам придется биться вместе раньше, чем мы думали! Вперед, братья мои!
Легкий морской бриз гнал над головой большие с серебряной каймой облака, когда воины бежали к берегу. Постепенно к ним присоединились все мужчины и юноши Абера. Между облаков, высоко в темной синеве небес, светила луна, начался прилив, вода покрыла песок там, где они испытывали своих лошадей еще несколько часов назад, а на беспокойной, как ртуть, поверхности залива темнели очертания трех кораблей: низкие, с высоким носом и кормой, они были похожи на каких-то злобных морских тварей с задранными кверху мордой и хвостом, готовых нанести удар, — многоногие твари, ибо паруса были спущены и ладьи подкрадывались на веслах.
— Укрыться за дюны! — скомандовал Амбросий. — Они не должны нас заметить, пока не вытащат суда на берег. Ждите моей команды. Может, в следующее лето, в сезон набегов, у скоттов тремя кораблями будет меньше.
От одного к другому пробежала команда: «Лечь! Укрыться!»
Аквила скорчился под прикрытием дрока. Берег ему заслонял песчаный выступ как раз в том месте, где вытекал ручей, но в общем-то это не имело значения. Все равно оставалось только ждать, когда Амбросий подаст знак… Он обнаружил, что Крадок все еще рядом с ним, и настроение у него теперь поднялось, и он думать забыл обо всех преимуществах юга.
— Да уж, это куда лучше пира! — тихонько пробормотал Крадок.
Аквила согласно кивнул и поудобнее перехватил ручку щита. У него и у самого-то давно пропал вкус к пирам. Зато сейчас, в этот миг он ощущал радость, острый холодок предвкушения боя, острый, как клинок в его руке. Время шло, по-прежнему стояла тишина, лишь ветер посвистывал в кустах дрока да за дюнами; набегая, шуршал прилив. И вот напряженный слух Аквилы уловил тихий звук погружающихся в воду весел. Дрожь ожидания пробежала по цепочке притаившихся людей. Еще немного — и их ушей достиг еле слышный, но безошибочный легкий плеск — люди соскользнули с палубы в воду, потом проскрипел по гальке киль. Все смолкло, а потом звуки повторились заново, во второй раз, потом в третий, хотя второе судно последовало за третьим так быстро, что Аквила даже не разобрал — третья это ладья или все еще вторая. Послышалась невнятная команда, тихий дерзкий смех. Аквила отчетливо услышал, как зашлепали по мелководью к берегу люди, и сделал медленный глубокий вдох; тело его напряглось, точно у бегуна перед тем, как упадет белая гирлянда. И вдруг на гребне дюны, прямо перед ним вырос Амбросий и с криком «Вперед! За мной, мои братья!» поднял меч над головой.
