Жилище вождя и лепившиеся вокруг хижины все приближались, и наконец Аквила увидел дым от очага, ползущий к вершине ржаво-коричневой горы, прямо за домом, и несколько человек, копошащихся возле огородов и коровников. Тропа свернула вправо к деревне в обход небольшого фруктового сада. Спелые яблоки висели на клонящихся к земле ветках полудиких низкорослых яблонь, и из памяти, как тени, вдруг выплыли звонкие строчки песни:
Серебряные яблоки висят на ветвях, сгибаются под их тяжестью ветви.
Дерево поет, звенит на ветру.
Но яблоки здесь были совсем не серебряные, а обыкновенные, желтые с красным, да и ветра в ветвях не было. Косые лучи неяркого осеннего солнца прорезали сад, бросая тень от каждого дерева к подножию соседнего. Неожиданно Аквила почувствовал в саду какое-то движение, раздался девичий смех — и среди листвы замелькали яркие краски: темно-красная, шафранная, коричневая, а затем густо-синяя, глубокая, точно оперение зимородка, и он понял, что это стайка девушек собирает урожай.
Они, очевидно, тоже заметили его. Смех оборвался, и на мгновение воцарилась тишина, а затем две девушки, оставив подруг, побежали к дому вождя, должно быть, сообщить о появлении незнакомца. Аквила ехал по деревне медленно, опустив поводья на шею Инганиад. Где-то совсем рядом слышался звон кузнечного молота. Когда он проезжал между крытыми папоротником хижинами, из-под навеса, где стоял ткацкий станок, вышла женщина с перекинутым через руку куском только что снятой со станка ткани. Она обернулась и проводила Аквилу взглядом, когда он проезжал мимо; рядом у ее ног маленький мальчик и щенок вырывали друг у друга ветку дикой сливы, с еще не опавшими коралловыми и алыми листочками. Выехав на открытую площадку перед домом Крадока, Аквила снова увидел тех двух девушек — они дожидались его в дверях, и он решил, что девушки, вероятно, из домочадцев Крадока, поэтому-то они и сбежали из сада, чтобы встретить гостя, как подобает, на пороге дома.
Более высокая из девушек держала в руках чашу, и, лишь только он осадил лошадь и спрыгнул на землю, она подошла к нему и протянула чашу со словами:
— Да благословит тебя Бог, путник. Испей и забудь про дорожную пыль. — Голос у девушки был удивительно тихий и нежный.
Аквила взял чашу и пригубил, как того требовал обычай. В старинной чаше, усаженной кусочками обожженной бересты, отделанной золотом и черненым серебром, был мед, жидкий мед с острым пахучим привкусом вереска. Сделав глоток, Аквила передал чашу обратно в руки девушке и впервые взглянул на нее: золотые волосы горели на солнце ярче, чем золотые пряжки на плечах ее темно-желтого платья, и он подумал — но как-то безразлично, — что девушка очень красива.
— Да осенит милость Божья этот дом. Я уже забыл о дорожной пыли, — ответил он согласно ритуалу. — Крадок, здешний вождь, у себя? Могу я поговорить с ним?
— Крадок, мой отец, на охоте, и все мужчины с ним, — ответила девушка. — Входи, пожалуйста, и располагайся, как тебе удобно.
— Войти-то я войду, но дело мое не ждет. Однако мне кажется, я могу сказать о нем и тебе. Амбросий, правитель Британии, находится на пути сюда. Он послал меня вперед предупредить Крадока о том, что прибудет к его порогу с наступлением сумерек и просит дать пристанище на ночь ему и восьми его спутникам.
Глаза девушки широко раскрылись.
— С наступлением сумерек? — испуганно переспросила она. — Тогда надо заколоть свинью.
— Так уж необходимо? Прими мое сочувствие. — В голосе Аквилы послышался презрительный смешок.
Лицо девушки стало пунцовым, он видел, как она собирает все свое достоинство, чтобы укрыться за ним, как за расшитым плащом.
— И вправду надо. Но это уж наша забота. А ты заходи в дом, я сейчас принесу тебе теплой воды — смыть пыль и дорожную усталость.
— А как быть с лошадью? — спросил он.
— Я позабочусь о ней, — ответил ему другой голос, более резкий, чуть хрипловатый, и, оглянувшись, Аквила увидел вторую девушку. Она стояла у самой головы Инганиад.
Он совсем забыл про эту вторую — маленькое, сердитое создание, смуглое, как орех, а темно-голубое платье цвета перышек зимородка еще больше подчеркивало ее смуглоту. Заметив его удивленный взгляд, она улыбнулась, но в глазах был вызов.
— Я привыкла ухаживать за лошадьми, я тебе обещаю, все будет в порядке. Можешь мне доверить свою лошадь.
Рука Аквилы сжала поводья. Предложить ему гостевую чашу, пригласить в дом и пообещать принести теплую воду, чтобы он мог смыть дорожную пыль, — все это для золотоволосой сестры было не более чем простой долг гостеприимной хозяйки перед путником, но вот в том, что предлагала эта смуглянка — отвести его лошадь в конюшню и почистить, — было что-то превышающее обычное гостеприимство.
— А это не может сделать кто-нибудь из мужчин? — спросил он.
— Ты разве не слышал? Раянид, моя сестра, ведь сказала тебе, что наш отец вместе со всеми на охоте.
— И что же, с ним все мужчины деревни?
— Да, все, кто не занят по какой-либо причине. Но может, позвать тебе Килвина? Он у себя, тачает башмаки. Или же сходить за Враном — он сидит в своей хижине с больной ногой?
— Нэсс, как ты можешь? — упрекнула ее вконец расстроенная старшая сестра, но Нэсс даже ухом не повела.
— Я сам отведу ее и все сделаю, если ты скажешь мне, где найти конюшню, — сказал Аквила.
— А потом все будут говорить, что в доме моего отца гость сам должен ставить свою лошадь в конюшню после долгой дороги? Нет уж! Пусть у нас тут бедное глухое место и пусть мы должны зарезать свинью, чтобы накормить правителя Британии, хотя свиней, смею думать, для него закалывали и до нас, зато никто не упрекнет нас, что гостю здесь приходится самому ухаживать за своей лошадью.
Аквила понял: девушка злится на него из-за того, что он смеялся над ее сестрой, вернее, даже из-за того, как он смеялся, — и, странное дело, именно за это она ему понравилась. Рука его лежала на оголовке уздечки рядом с ее рукой, и ему ничего не оставалось, как убрать ее.
— Кажется, единственное, что я могу сделать, — это поблагодарить тебя и уступить твоему желанию, — сказал он сухо.
Какое-то мгновение он стоял и смотрел, как она уводит лошадь, а потом повернулся к Раянид. Щеки девушки все еще рдели, словно маков цвет, и он подумал, что она попытается извиниться за сестру. Но она этого не сделала, а только сказала с тихим достоинством:
— Войди в дом и отдохни, а мы пока приготовим все для Амбросия.
«Что ж, сестры, очевидно, очень преданы друг другу», — решил Аквила.
Когда коров ставили на ночь в коровники, прибыли Амбросий и охотники. В этот вечер в доме Крадока было устроено пиршество, а наутро все отправились на волчью охоту. Крадок был горд тем, что в его владениях всегда хорошая охота. Вот и сейчас они привезли домой три серые туши, их сначала показали женщинам, а затем вывесили в качестве трофеев в большой комнате, перед тем как освежевать и отдать мясо собакам.
