– Да, кажется, знаком, – произнес Льюис.
Он щелкнул по карикатуре на Ньюта Гингрича
[25]
, опубликованной ранее в одном чикагском журнале, под которой стояла подпись Рэя Килбрайда.
– Он нарисовал шарж на Гингрича?
– Наверное, – сказала Флоренс. – Он сделал их великое множество.
Льюис щелчком увеличил карикатуру на нью-йоркского криминального авторитета Карло Вачона, державшего на мушке статую Свободы.
– А еще помню, как он смешно изобразил одного известного гангстера.
– Рэй Килбрайт работает весьма активно.
– Точно, – кивнул Льюис, открывая вторую страницу изображений.
Причем одно из них было не рисунком, а фотографией. Он увеличил ее. На экране возник мужчина, он, закатав рукава, стоял рядом с листом ватмана на столе. В руке держал баллончик с краской и широко улыбался в объектив фотоаппарата.
Снимок был взят с сайта профессионального журнала для художников и сопровождался небольшой статьей о Рэе Килбрайде, который жил в Берлингтоне, штат Вермонт.
– Эй, вы еще на связи? – спросила Флоренс.
– Да, да, конечно, – ответил Льюис, держа рядом с монитором компьютера распечатку, какую показывал продавцам в магазине, и сравнивая лица.
– Что вас еще интересует?
– Спасибо. Думаю, теперь я знаю все, что нужно.
– Вы можете сказать, когда ваша статья появится в «Джорнал»? – спросила Флоренс. – Потому что мисс Форд захочет…
Но Льюис уже дал отбой. Он тут же прошелся по выложенным в Сети телефонным справочникам и нашел координаты некоего Р. Килбрайда в Берлингтоне. Снова взявшись за сотовый, набрал номер Говарда.
– Слушаю тебя, Льюис.
– Я нашел его.
46
Октавио Фамоса не мог решить, как ему поступить. Должен ли он сообщить Эллисон Фитч – про себя он теперь называл девушку ее подлинным именем, – что созвонился с ее матерью в Огайо? Что Дорис Фитч прилетит сегодня? Или лучше промолчать и устроить ей настоящий сюрприз? И хотя он подозревал, что поначалу Эллисон сильно разозлится на него, в итоге лишь скажет ему спасибо. Да, он без спроса залез в ее сумочку и позвонил матери без ведома Эллисон. Но ведь как часто члены семьи жили в разлуке из-за уязвленной гордости и упрямства, хотя хотели быть вместе! Оскорбленное самолюбие может иметь самые печальные последствия, размышлял Октавио. Именно оно часто мешает людям стать счастливыми.
Одна из причин, почему ему ничего не хотелось сообщать заранее, заключалась в том, что он предвкушал выражение лица Эллисон, когда ее мама приедет в мотель. Октавио смотрел по телевизору немало передач, среди которых выделялось «Шоу Опры Уинфри». В студии встречались люди, прожившие в разлуке много лет. И он обожал наблюдать за изумленными и счастливыми лицами, когда блудный сын или дочь выходили на сцену и обнимали стариков родителей. Октавио сам признавал за собой этот грех – он был излишне сентиментален.
Но все же, как ни хотелось ему сохранить все в секрете от Эллисон, он сознавал, что стал для нее другом, а с друзьями всегда следует быть честным. За короткое время, которое они проработали вместе, между ними установились близкие и доверительные отношения. Они много разговаривали друг с другом. Октавио излил перед Эллисон свою душу, и она открылась ему почти во всем, утаив лишь детали, например свое настоящее имя.
Но только потому, что девушка попала в беду. Октавио догадался об этом в первый же день знакомства. А попавшей в беду девушке, как никому другому, нужна поддержка матери.
Когда на следующее утро Эллисон проснулась и вышла из подсобки, потирая глаза после сна, он решился сразу все ей рассказать. Но растерялся. А Эллисон уже скрылась в ванной комнате, примыкавшей к конторе управляющего, чтобы принять душ и переодеться. В половине девятого она была готова приступить к работе.
Прошлый вечер выдался для Октавио не слишком беспокойным. У него оказались заняты всего восемь номеров, и только из трех постояльцы уже успели выехать. Люди, останавливавшиеся здесь на всю ночь, как правило, не торопились покинуть мотель утром. Они пили, принимали наркотики и занимались сексом до глубокой ночи, а потом отсыпались до десяти, одиннадцати часов или даже до полудня, когда им уже официально нужно было освободить номера. Октавио часто приходилось будить проспавших стуком в дверь, зная, что большинство из них – и особенно уже хорошо знакомые ему личности – едва ли пожелают платить за вторые сутки.
– Где мне сегодня начинать? – спросила Эллисон.
– Третий, девятый и одиннадцатый готовы к уборке, – ответил Октавио. – Надеюсь, тебе спалось хорошо?
– Да, вроде бы.
– Вот и прекрасно. День сегодня будет чудесный. Я слышал прогноз: дождя не обещали.
Эллисон промолчала. Ей было глубоко наплевать, шел дождь или нет, а вот Октавио полагал, что в жизни этой девушки каждый день выдавался ненастным, даже если на небе не виднелось ни облачка.
– Ладно, тогда я приступаю, – сказала она.
– А завтрак? Съешь что-нибудь.
– У меня нет аппетита.
Как же она несчастна! Октавио захотелось немедленно всем с ней поделиться, чтобы доставить ей хотя бы немного радости. Но только часом позже он набрался наконец смелости. Застал ее за уборкой ванной в девятом номере. Когда Октавио вошел, она стояла на коленях и отдраивала унитаз.
– Адель!
– Что такое? – Эллисон посмотрела на него сквозь проем двери ванной, сдувая вверх непослушную прядь, которая постоянно падала ей на глаза.
– Я хочу отвлечь тебя ненадолго и поговорить.
– Так говорите, – отозвалась она и пустила струю чистящего средства в пол.
– Нет. Мне нужно, чтобы ты на минутку остановилась.
Эллисон поставила моющее средство, положила губку и поднялась. Затем вошла в комнату и встала рядом с телевизором.
– Я уволена? – неожиданно спросила она. Причем в ее словах не прозвучало никаких эмоций – лишь усталость и безразличие.
– Нет. С чего ты взяла? Ты хорошая работница. Я бы никогда не уволил тебя. Хотя… – Его голос предательски осекся. – Возможно, ты сама не захочешь остаться.
– Что случилось?
– Прежде всего хочу, чтобы ты поняла: все, что я сделал, было от чистого сердца, от желания помочь тебе.
– О чем вы?
– Меня постоянно тревожило, что ты… такая грустная.
– Октавио! И что же вы сделали?
Он уперся взглядом в потертый, местами покрытый уже несмываемыми пятнами ковер.
– Когда ты спала прошлой ночью, я был в твоей комнате.
– И что дальше?
