В результате столкновения отца Ксавье окутало облако запахов пота, рыбы, жаркого и скользкого, липкого прикосновения слишком богатой парчовой вышивки к глыбе шелка. Он замер, в то время как толстяк испуганно шагнул назад и дал тем самым отцу Ксавье возможность дышать.
Человек был братом-близнецом Левиафана – крупнее отца Ксавье, распухший от тугих складок жира бык с лихорадочным румянцем на толстых щеках и бочкообразным пузом. Рот у него был открыт от напряжения и растерянности, так что были видны зубы, которые монах-доминиканец, чьи челюсти были в идеальном порядке, предпочел бы не видеть. Над верхней губой висел длинный крючковатый нос, по форме похожий на нижнюю губу, влажно поблескивавшую в зарослях окладистой бороды. На безобразном лице разливалась безупречная синева, обрамленная длинными ресницами и прекрасно освещенная светом из окна. Глаза подергивались, как у еретика, чьи выкрученные руки безвольно свисали вдоль туловища, а из горла вырывались стоны и проклятия в адрес лживого протестантского учения, но взгляд выдавал их обладателя с головой. Отец Ксавье уставился в голубые глаза этого человека и с ужасом, вспыхнувшим и отразившимся в них, узнал постоянное чувство вины, неисчезающий страх и вечно нечистую совесть. Глаза остались такими, какими отец Ксавье их запомнил, лицо превратилось в неузнаваемую гримасу чудовищной распущенности. Алхимик произвел трансмутацию самого себя, и, как всегда, к сожалению, дерьма стало больше, а золото так и не появилось.
Отец Ксавье опустил голову, но было уже слишком поздно. Как он вообще мог подумать, что смешная бородка хоть на секунду отсрочит его разоблачение? Кайзер Рудольф увидел его сердцем, а не глазами, точно так же, как заяц видит не треугольную острую морду лисы, а два ряда острых зубов. Сердце отца Ксавье застучало так быстро, что на секунду у него перехватило дыхание. В мозгу было совершенно пусто. Что же ему делать? Нищий предостерегал его, собственные воспоминания предостерегали его: кайзер Рудольф – любитель служанок. Так с чего бы это ему отказываться от своих привычек здесь, в своем собственном государстве?
Рудольф фон Габсбург что-то хрюкнул. Плотные щеки его превратились в тестообразные вялые мешки. Из-под нижней губы выползла струйка слюны и поползла вниз, запутываясь в бороде. И тут неожиданно отца Ксавье отшвырнуло в сторону и придавило к стене лестничной клетки: чудовище с ревом пронеслось мимо него на лестницу – и он снова оказался один. Верхние ступени лестницы сотрясались от грохота и дикого рева, с которым удирал кайзер Священной Римской империи. К оставшемуся запаху немытого тела и быстрого совокупления в раскаленной кухне примешивался смрад страха и слабого мочевого пузыря.
Отец Ксавье оттолкнулся от стены, к которой его отшвырнул убегающий со всех ног кайзер, поднял руку и поднес ее к глазам. Она дрожала. Монах смотрел на нее, пока дрожь не утихла, затем начал успокаивать дыхание, пока не перестал дрожать. Наконец, какое-то время он просто стоял не шевелясь. Вой кайзера Рудольфа затихал в глубинах королевского дворца, как и звук торопливых ног, уносивших его прочь.
Отец Ксавье сжал руку в кулак и ударил им по стене лестничной клетки. Один раз, потом еще… Во время третьего удара хрустнули кости, а после четвертого на стене остались четыре красных звездообразных расплывчатых пятна. Монах-доминиканец разжал кулак, посмотрел на следы крови на стене и ощутил боль от ударов, прекратившую испуганный визг мыслей в его голове. Он медленно поднял руку и слизнул кровь с тыльной стороны ладони. Затем развернулся и пошел вверх по лестнице, вслед за своим бывшим исповедующимся.
15
По следу кайзера идти было легко; королевский дворец представлял собой муравейник, и Рудольф оставил за собой такой же четкий след, как ребенок, засунувший палку в муравьиную кучу. Слуги, чиновники и придворные толпились с выражением ужаса на лицах и смотрели в коридор, ведущий вниз или в комнаты, избранные Рудольфом для бегства.
Отец Ксавье прокладывал себе путь сквозь эти группки с поистине королевской грацией, придаваемой его худой фигуре монашеским одеянием. Наконец неожиданное преследование закончилось возле запертой двери; перед ней стояли и растерянно переговаривались по меньшей мере два десятка человек в разнообразных дорогих одеждах. Отец Ксавье остановился с краю этой толпы, небрежно кивая, когда чей-то взгляд обращался к нему, и придал себе вид смиренного монаха, случайно попавшего на место несчастного случая, не понимающего, что произошло, но преисполненного сочувствия и твердого в вере, а потому незамедлительно начинающего молиться за всех замешанных в этом деле. Все больше людей присоединялись к ним, блокировали проход и усиливали беспорядок. Из-за двери не доносилось ни единого звука, и даже те, кто прикладывал ухо к двери, качали головой и озабоченно хмурились.
Наконец через толпу пробился маленький седовласый человечек. Он огляделся. Крупный тип, стоящий ближе к двери, бывший явно не моложе него, перехватил его ищущий взгляд и помахал рукой вновь прибывшему.
– Хорошо, что вы здесь! – сказал толстяк.
Натренированное на недомолвки ухо отца Ксавье сразу расслышало в этих словах невысказанный упрек: «Где вас все это время носило, черт побери?»
– Какое облегчение, что вы здесь взяли все в свои руки! – ответил ему вновь прибывший таким тоном, что отец Ксавье явственно разобрал: «Если бы мне было так же нечем заняться, как и вам, я бы тоже оказался здесь первым!» – Что стряслось?
– Говорят, его всехристианское величество пробежал через палаты в сильнейшем возбуждении и в конце концов забаррикадировался здесь.
– Разумеется, в своей кунсткамере.
– А где же еще, мой дорогой Лобкович?
Отец Ксавье уловил взгляд, которым обменялись беседовавшие. Тем временем толпа расступилась и позволила им подойти прямо к запертой двери. Маленький человечек – Лобкович – нажал на дверную ручку.
– Ваше величество! – закричал он. – Ваше величество, это я, верховный судья. Рядом со мной барон Розмберка, а также много других людей, обеспокоенных здоровьем вашего величества. Никакой опасности нет, ваше величество.
Из-за двери ответа не последовало, и, что бы ни скрывалось за ней в покоях, звуков оно не издавало. Лобкович отпустил дверную ручку и сжал пальцы в кулак.
– Неужели никто не имеет ни малейшего представления о том, какая муха его укусила? В последнее время он был совершенно спокоен… Должно быть, что-то случилось.
Взгляд верховного судьи скользнул по лицу отца Ксавье и, не задерживаясь, ушел дальше.
– Может, он опять куда-то не туда засунул орех, – пробормотал барон Розмберка.
– Мы не можем ждать, пока он оттуда сам выйдет, – возразил Лобкович. – Русский посол ждет, посол патриарха Константинопольского ждет, папский нунций ждет, генералы ждут, весь христианский мир ждет, что кайзер наконец-то решится отомстить за прошлогоднюю резню в Константинополе и накажет турок. Он не имеет права торчать в своей сокровищнице – он должен править!
– Уж мне-то вы об этом можете не говорить, мой дорогой Лобкович.
