Кардинал Факинетти, пробиравшийся мимо выстроившихся цепью людей, казался таким старым и подавленным, что можно было подумать, будто он идет на собственное погребение. Он лишь однажды поднял глаза, когда проходил мимо человека в епископской мантии, который кивнул и улыбнулся ему. Отцу Эрнандо этот человек знаком не был – худой мужчина с лохматой бородой.
Не хватало нескольких кардиналов; некоторые из них должны были прибыть с опозданием из-за трудностей долгого путешествия, другие просто не желали участвовать в мучительной процедуре, заставлявшей стареющих кардиналов чувствовать себя жертвами, которых тайком уносят прочь, пока более удачливый коллега выступает вперед и объявляет: «Habemus Papam!»
[41]
Разумеется, среди отсутствующих был и кардинал Гаспар де Кирога, Великий инквизитор. Невзирая на все его усилия, в Испании все еще оставалось много живых еретиков, уничтожение коих именем Господа и милосердия было куда важнее любого избрания Папы.
Монах-доминиканец смотрел на фигуры, склонившиеся под тяжестью возраста, дорогих материй и ювелирных украшений, в чьих руках лежал выбор следующего вождя христианства и из чьего круга он должен был появиться. Он не чувствовал ничего, кроме угнетенности. Один вечер в обществе кардинала де Гаэте открыл ему, как сильно данное событие зависело от подкупа и шантажа и как мало святости будет заключаться следующие несколько дней в Священной коллегии. Отец Эрнандо считал себя прожженным циником. Однако по сравнению с большинством других людей, за которыми закрывались тяжелые ворота, охраняемые швейцарскими гвардейцами, он был просто наивным верующим. Он надеялся, что из всего сарказма и политического заговора в результате получится то, что было важнее, чем когда-либо: выбрать одного из них Папой, который сможет обернуть против зла и ереси величайшее оружие, когда-либо попадавшее им в руки.
«Правда, мы его еще не нашли», – подумал отец Эрнандо и вздохнул. Однако отец Ксавье раздобудет завет Сатаны. Эрнандо ни на йоту не сомневался: тот факт, что Церковь боится крови, не сумеет ни на секунду задержать его брата in dominico, который уничтожит любое препятствие, вставшее между ним и его целью. Как много зла еще предстоит совершить, чтобы помочь добру одержать победу? Отец Эрнандо не был уверен, что среди слов, произнесенных Иисусом Христом, хоть раз шла речь о том, что следует употребить насилие, дабы сберечь веру.
Толпа по-прежнему стояла у ворот, в которых исчезли члены Священной коллегии, словно рассчитывая на то, что сможет дождаться окончания конклава. Отец Эрнандо выбрался из сутолоки. Ему еще никогда не приходилось испытывать трудности – ни выслушивая мольбы еретиков о прощении во время болезненных допросов, ни подавая знак палачу, чтобы тот применил еще более жестокие пытки. Громкие вопли горящих заживо и вид поджаривающихся в железных кольцах глыб мяса, в которые превращались тела осужденных в конце аутодафе, никогда не угнетали его. Он выполнял свой долг с чистой совестью, потом молился за души очищенных и переходил к делам следующих правонарушителей. Однако сегодня его переполняли страх и неуверенность, которых он никогда раньше не испытывал. Он представил себе, как отец Ксавье приезжает в Рим с библией дьявола, и, хотя он не имел ни малейшего представления о том, как выглядит завет Зла, тем не менее отчетливо видел серую тень, ложащуюся на город в момент его прибытия. Отец Эрнандо содрогнулся.
Купол собора Святого Петра был открыт: он останется открытым до тех пор, пока не выберут нового Папу.
Отец Эрнандо, спотыкаясь, прошел через леса и мешковину на вечную стройку и, пройдя несколько шагов от входа, упал на колени, сложил руки перед лицом и закрыл глаза. В огромном гулком соборе его шепот раздавался, как шелест невидимых крылышек: «И хотя блуждаю я по долине страха, не убоюсь, ибо Ты идешь рядом со мною… потому поверяются Тебе все, знающие имя Твое; ибо не оставил Ты Тебя, Господи, искавших… покажи мне путь мой, по которому идти мне; ибо к Тебе возносится душа моя…»
Отец Эрнандо открыл глаза и направил взгляд на фигуру распятого у алтаря. Как если бы он был глупым монахом, а не одним из самых блестящих членов ордена, он надеялся на то, что ему дадут знак и образ на кресте кивнет или улыбнется ему. Но голова Иисуса Христа оставалась опущенной. Его глаза смотрели куда-то в пустоту, мимо отца Эрнандо. и, несмотря на темноту, царящую в церкви, и на большое расстояние, отцу Эрнандо показалось, что он увидел выражение отвращения на вырезанном из дерева лице.
Вечером первого дня собор опустел. Однако в нем оставалось еще достаточно молящихся, ищущих совета и жаждущих сенсаций, так что никому не бросилась в глаза черно-белая фигура, свернувшаяся у колонны, вздыхающая и охающая в своем беспокойном сне. Ночью одинокий посетитель церкви наконец рискнул приблизиться к фигуре, крепко зажал ей ладонью рот и нос и, поскольку она не просыпалась, принялся шарить по карманам в ее одежде. Доминиканцы славились своим умением обращать в серебро свою задачу быть сторожевыми псами Господа, и если один из монахов оказался так глуп, что заснул в церкви, то, значит, сам Бог хотел, чтобы кто-то облегчил ему карманы. Однако вор не нашел ничего, кроме очков, с которыми он не знал, что делать, и поблескивающего серебром распятия, но у него не хватило наглости сорвать его. Рассердившись на бесцельность своих поисков и собственное малодушие, вор повернулся спиной к распятию, чтобы Спаситель не видел, что он делает, вытащил свой член и помочился на рясу ничтожного монашка.
Второй день конклава отец Эрнандо провел в лихорадочной молитве, окруженный, как колоколом, запахом мочи, которого он, однако, не чувствовал. Лицо распятого все больше походило на лицо Папы Григория, а кровь на лбу почернела от яда, введенного отцом Эрнандо. Что он натворил – что он натворил? «Господь наш Иисус Христос, Авраам хотел исполнить волю Твою и принести в жертву собственно сына; я так же принес в жертву невинного человека по велению Твоему и ради спасения христианства». Он не замечал, как свет, падавший через окна церкви, с течением дня гнал перед собой тени, не в состоянии полностью прогнать Их из дома Божьего, и как тени вновь овладевали каждым откинутым светом участком.
В какой-то момент громкие крики ликования и рука тряхнувшая его за плечо, вырвали его из лихорадки. Шатаясь, он вместе с остальными вышел из собора. Улицы были черны от людей, танцующих, хлопающих в ладоши и выкрикивающих имя, которое он не понимал. Толпа извергла его из себя прямо перед воротами, через которые проходили члены Священной коллегии. Ворота были открыты. За пестрыми формами швейцарских гвардейцев отец Эрнандо увидел фигуры, одетые в кардинальский пурпур, в тени похожий на свернувшуюся кровь. Крики и ликование отдалялись от места конклава с такой скоростью, что стало ясно: отряд гвардейцев, окружив со всех сторон своего драгоценного подопечного, прокладывает себе путь в толпе. Новый Папа направлялся к Сикстинской капелле, чтобы облачиться там в свои одежды, а затем вернуться в конклав. Отец Эрнандо стоял среди людей, суетившихся вокруг него, ударявших или толкавших его, как только что проснувшийся человек, не знающий, не окажется ли реальность хуже его ночного кошмара. Он увидел, что один из гвардейцев приближается к нему, и услышал, как тот что-то сказал. Ничего не поняв, он, тем не менее, последовал за швейцарцем. Тот провел его к кардиналам де Гаэте и Мадруццо.
