— В европейских газетах часто спрашивают, зачем нам, русским, понадобились эти дикие горы, которых никогда и никому еще не удавалось покорить? — говорил Александр Фаддеевич, поглядывая на двух британских офицеров и французского capitaine de corvette
[14]
(я подслушал, как днем майор Честноков аттестовал всех их генералу «матерыми шпионами»). — Что-де за прок России от колоний, не сулящих никакой выгоды? Отвечу. Мы не алчны, колоний нам не надобно. Мы не плаваем за моря на другой конец земли в погоне за барышами, Африк с Индиями да Австралиями не покоряем. Весь наш территориальный рост испокон веку происходит от необходимости — можно сказать, не по нашему хотению. Такие уж по воле истории нам достались соседи. С запада нас теснили драчливые поляки, с юга — турки да разбойники-крымчане, с востока лезли шайки татар, потомков Чингиз-хана. Не мы донимали соседей — они нас. Наши территориальные расширения никогда не диктовались стремлением подчинить весь мир, о нет! Лишь логической необходимостью установить твердые границы с цивилизованными державами, которые не будут нарушать наш покой. На западе мы остановились, едва только с карты исчез вечный источник европейских раздоров — Польша. С Австрией и Пруссией нам делить нечего, за свой левый фланг мы можем быть покойны. На востоке мы дошли до океана, до великого Китая — и тоже остановились. Но на юге наше движение не может быть окончено, пока мы не встретимся с силой государства, которое способно гарантировать мирное и надежное соседство. Мы отлично ужились бы с Турцией и Персией, но страны эти скверно устроены, они не умели смирить хищные племена, что обитали в пограничных с нами землях. Оттого-то и пришлось нашему государю, неся огромные траты в деньгах и людях, воевать кавказские теснины. Там обитали и сейчас еще обитают хищники, чей промысел — набег да разбой. Если оставить их в покое (а мы это пробовали), они сами лезут на нашу равнину. Договариваться с ними невозможно, ибо не с кем. Не успеешь заключить мир с каким-нибудь князьком, а его уж свои зарезали. Да и сколько их тут, всяких мелких князей, миниатюрных султанов да самозванных пророков? Выход у нас один — выполоть сей дикий бурьян и разбить на этом месте цивилизованный газон. Какая уж тут колонизация? Колонии прибыток приносят, а нам от Кавказа одна морока да расходы. Когда завоюем — придется горских жителей за счет казны содержать, а то они без своего разбойного промысла с голоду перемрут, им ведь есть нечего.
Мне очень нравилось, как говорил Александр Фаддеевич. Даже не так смысл его речений (в мировой политике я был несведущ), сколько общий тон большого государственного мужа, которому тесен мундир армейского начальника средней руки. И то сказать: если б ему досталась слава покорителя Кавказа, о как высоко он бы взлетел!
За десертом старший из британцев, полковник, спросил Фигнера, будто тот был одним из первых лиц империи, каковы намерения России в Центральной Азии. Приосанившись, генерал ответил, что хивинцев с киргизами тоже придется приводить в покорность, ибо они грабят наши пределы; что русским придется двигаться на юг, пока мы не встретимся с британцами, которые несомненно пойдут на север из Индии. Когда два наши государства наконец сойдутся, мы установим по общему согласию границу, и южную проблему России можно будет считать окончательно решенной.
Я слушал всё это, замирая от мысли: я стану зятем великого человека!
На следующий день командующего было не узнать.
Едва мы приблизились к горлу Семиаульской долины, с Александра Фаддеевича слетела вся важность государственного мыслителя. В предвкушении драки он стал самим собою, то есть боевым генералом, мужем войны. Весь глянец пресловутой цивилизованности исчез без остатка. Голос его сделался зычен и хрипл, с губ поминутно срывались самые грубые слова, а солдат он приветствовал таким цветистым матом, что в ответ гремел одобрительный хохот. Я, помнится, в этой связи подумал, что хороший военачальник — не тот, кто рассчитывает на карте хитроумный маневр, а тот, чей один лишь вид способен привести наступающую армию в состояние петушиного задора. Для обороны против превосходящего противника, как я узнал позднее, в севастопольские времена, от полководца потребны совсем иные духовные качества, но Фигнер заслужил репутацию именно лихого, то есть атакующего генерала.
Поскольку я теперь неотлучно находился при командующем и неплохо его изучил, мне было заметно, что за его басистым рыком и сквернословием скрывается растущее беспокойство.
Диспозиция проникновения в долину была составлена в расчете на два возможных варианта событий. Либо, уже зная о приближении колонны, семиаульцы передумают бунтовать и вышлют нам навстречу мирную депутацию старейшин; либо же перекроют дорогу в удобном для обороны месте и встретят нас огнем. Первое могло произойти, если Шамиль по какой-либо причине не явился в Семиаулье, или же, если у местных жителей возобладало здравомыслие и они попросили имама удалиться восвояси. Второй исход, тоже нас устраивавший, означал бы, что Шамиль не только прибыл, но и сумел воспламенить горную «республику».
Однако наши передовые разъезды беспрепятственно миновали горловину, после которой начиналась открытая местность, тянувшаяся версты на полторы и очень удобная для регулярного войска: оно могло спокойно развернуться тут или же расположиться лагерем. При этом никакая депутация к нам не вышла. Казаки не встретили ни одной живой души.
В самой высокой точке гряды, опоясывавшей долину с противуположной стороны, наш засадный отряд должен был подать дымовой сигнал, как только пропустит мимо имама с его «хищниками». Однако, несмотря на то, что низина была залита солнцем, именно в восточной части верхушки гор были скрыты облаками. Пока их не унесет ветер, главный вопрос — здесь ли Шамиль — оставался неясным.
Вопрос второстепенный, касавшийся мятежности семиаульцев, скоро разрешился. Едва конная полусотня приблизилась к опушке леса, оттуда ударили выстрелы. Подобрав двоих упавших, казаки быстро откатились. Вместо них вперед побежала рота кубанских пластунов и в четверть часа, после короткой перепалки, заняла край леса.
— Ну, стало быть, Шамиль тут! — воскликнул Александр Фаддеевич, очень довольный, и припустил по-непечатному.
В его свите все начали друг друга поздравлять. Но тут в горах подул ветер — их верхушки обнажились, и мы увидали, что никакого дымового сигнала нет. Стало быть, мюриды мимо засады не проходили? Отчего же тогда туземцы встретили нас огнем? Без поддержки Шамиля они нипочем бы на это не решились.
— Сейчас мы разгадаем эту загадку, — уверенно молвил командующий и велел авангарду идти по лесной дороге вперед до первого из семи аулов.
Я напросился идти с ними, чтобы первым доставить из деревни кого-нибудь из плененных старейшин.
Отрядом командовал старый, опытный полковник. Он вел своих людей по дороге быстро, но осторожно; по обе стороны, держа дистанцию от колонны в полсотни шагов, крались пластуны; предшествовала движению полусотня кабардинской милиции. Нечего и говорить, что я был с ними.
Я хоть и хорохорился, но было мне совсем невесело. Из зарослей в любую секунду мог грянуть залп, и я в своей белой фуражке средь косматых папах моих спутников являл бы собой самую лакомую мишень. Наконец один из горцев молча отвязал от седла бурку и накинул мне на плечи; другой дал свою шапку, оставшись в головном платке, повязанном на манер пиратского. Я немного успокоился.
