Врать ироду Сысой Авдеич не насмелился. Всю как есть правду про себя обсказал, ничего не утаил.
— Ты два раза в тюрьме сидел? — переспросил замотанный, и глаза над кушаком сделались, будто черные дырья. — Так твоему свидетельству цена грош!
Хорошо, по-русски говорили — абрекам непонятно. Не то худо могло бы выйти.
— Чтоб православный крест целовал, да не поверили? — бодро молвил Жуков. — Нет у нас в России такого заведения. Всё, князь, ладно будет.
Мысль у него сейчас была одна: только б до своих добраться, а там как-нито образуется.
— Ага, ври, — кисло пробормотал Эмархан.
Совсем он духом сник, начал отставать. Ну и ляд с ним, с таким собеседником. Сысой Авдеич ехал, держась за лошадиную гриву, да моления шептал.
Потом черкесы разом как загалдят — и давай коней разворачивать. Оглянулся Жуков, видит: Эмархан во весь опор гонит к недальнему ущелью. Решил, прохвост, от собственной шайки сбежать.
Но Байзет на скаку ружье вытянул, в стременах привстал. Дым, треск — и скакун под князем вздыбился, седока сбросил. Хотел тот подняться, да не вышло. Передний из преследователей ему на плечи прыгнул, повалил, а там и прочие подоспели.
— Вор! Обманщик! Руку резать! Расступитесь, братья! Дай я шашкой! Нет, я! — орали в том толковище.
Тонко и гнусаво завопил безносый.
Однако чем у нехристей дело закончилось, осталось для Жукова неизвестно. Пользуясь тем, что все о нем позабыли, стукнул он лошадку каблуком здоровой ноги — и давай Боже прыти.
Ушел, умчался от злодеев. Спас живот бренный и душу нетленную от неминучей гибели.
И хоть потом много лишений претерпел — охромел навечно, товар вернуть не сумел, болезнью нервической трясучкою захворал — но не роптал на судьбу, а лишь Бога славил. В горы никогда больше не езживал, имущество всё продал, да переселился с лихого Кавказа в блаженные места, на Волгу, в город Мышкин. Там, тихою мышкой, дожил Сысой Авдеич до почтенных лет, как говорится, «премного моляся и постом обуздавше страсти своя». Всем, кто слушать желал, рассказывал, и не по разу, про ужасное свое приключение и про то, как единственно верой от жестокой смерти уберегся. А на двух Сысоев неотступительно по свече полупудовой возжигал, не скупился.
Моление Деве Марии о милосердии
Дева милосердная, день за днем молю Тебя об одном и том же. Ты знаешь, я никогда ни о чем ином Тебя не просила и не попрошу.
Я знаю, Ты — Пречистая, Ты никогда не любила грешной земной любовью, но Ты — Заступница. Заступись за меня, вымоли мне прощение, яви чудо.
Ты знаешь, я была не в себе, я лишилась рассудка от боли и оскорбления, я не могла ни есть, ни спать, ни даже плакать.
Это сотворила не я! Это сделал бес, это сделала темная сила, на время завладевшая моей душой. Я не оправдываюсь, не пытаюсь себя обелить. Я отлично знаю, что мне не может быть ни снисхождения, ни прощения, и все же не устаю просить Тебя о милости.
Умоли Своего Сына простить меня! Вот я бью себя кулаком в грудь и повторяю одно и то же, одно и то же, много лет.
Пусть Он простит меня за то, что я тогда не ушла через двор, а осталась подслушивать.
Пусть Он простит меня за слепую ненависть, которая меня захлестнула, когда они обнялись и заговорили о своем счастье.
Пусть Он простит меня за то, что я побежала на постоялый двор.
Пусть Он простит меня за то, что я всё рассказала страшному крючконосому человеку, а когда почувствовала, что он колеблется, помянула и о записке.
Пусть Он простит меня за облегчение, которое я после этого испытала, и за крепкий сон, которым уснула, вернувшись домой.
Я довольно наказана. Всю жизнь я прожила в отвращении к себе, утратив дар любви. Я не умела полюбить ни мужа, ни детей. Я никогда Тебя за них не просила, потому что это ослабило бы силу единственного моего моления.
Дева милосердная, мне нужно только одно.
Когда я умру и всё сокрытое откроется, все двери распахнутся и все тайны разъяснятся, пусть я узнаю, что мое предательство их не погубило, что Эмархан не подстерег их и что они нашли свое счастье в дальнем краю.
