Когда-нибудь я сам сделаю из тебя инструмент долбаный.
– Я готова начать. Видения…
Она улыбнулась, и Гимли скривился в ответ.
– …сегодня были достаточно благоприятны.
Гимли фыркнул.
– Твои проклятые сны, похоже, совсем не беспокоят сенатора, так ведь?
Миша повернулась к нему, ее глаза засверкали.
– Ты смеешься над даром Аллаха. И кривишься, наверное, из-за того, что он сделал тебя сплющенной пародией на мужчину.
Этого было достаточно, чтобы Гимли потерял остатки терпения. Вскипела ярость, неуправляемая.
– Ты сука долбаная! – хрипло вскричал он. Расставил пошире короткие мускулистые ноги, развернув могучую грудь. Выставил кулак и ткнул в нее пальцем.
– Я не потерплю такого ни от тебя, ни от кого-то еще!
– ПРЕКРАТИТЬ! – рявкнул Поляков, когда Гимли сделал шаг к Мише. Гимли резко повернул голову, услышав этот рев, и голову дернуло болью.
– Любители! – бросил Поляков. – Та же самая глупость, из-за которой, как сказал Молния, вы все провалили в Берлине, Том Миллер. Теперь я ему верю. Прекратите свою жалкую перебранку. У нас есть общее дело, вот туда и направьте энергию своего гнева.
– Эти красивые слова ни хрена не значат, – фыркнул Гимли, но остановился. Опустил кулак и разжал его. – Хреновые из нас заговорщики, а? Джокер, туз и натурал. Может, это вообще было ошибкой? Я уже не так уверен, что у нас общее дело есть.
Он гневно посмотрел на Мишу.
Поляков пожал плечами.
– Никто из нас не желает, чтобы Хартманн получил еще большую власть. У нас есть причины для этого, у каждого свои, но мы в этом сходимся. Я бы не хотел увидеть туза с неизвестными способностями во главе страны, противостоящей моей. Я знаю, что Кахина желает отомстить за своего брата. У тебя свои, очень давние счеты с сенатором. Сколь сильно бы ни раздражала тебя эта женщина, именно у нее в руках веское свидетельство против Хартманна.
– По ее словам. Мы же еще его не видели, так ведь?
Поляков хмыкнул.
– Все остальное несущественно, лишь слухи и домыслы. Так что давайте начинать. Лично я очень хочу увидеть полученный Мишей «дар».
– Тогда давай сначала поговорим о реальных вещах. А уже потом о религиозных выдумках, – возразил Гимли. Он чувствовал, как контроль за ходом встречи ускользает от него. У русского были харизма и авторитет. Другие уже глядели на Полякова так, будто он стал им командиром.
Забудь о том, как тебе хреново. Следи за ним, иначе он все под себя подомнет.
– И тем не менее, – настойчиво сказал русский.
Гимли вскинул голову, глядя на Полякова. Тот вежливо поглядел в ответ. Гимли шумно прокашлялся и шмыгнул носом.
– Ладно, – пробурчал он. – Ваш выход, Кахина.
Мельком глянув на нее, Гимли увидел неуловимую торжествующую улыбку. И решился окончательно. Когда все это кончится, он выставит Мише счет за ее самодовольство по полной. И взыщет плату сам, если потребуется.
Миша пошла к дальней стене склада и вернулась оттуда с каким-то предметом, завернутым в ткань.
– Когда тузы напали на нас в мечети, Хартманн был ранен, – сказала она. – Его люди перевязали ему рану, но вскоре им пришлось отступить. Я…
Она умолкла, и ее лицо помрачнело, когда она вспомнила случившееся.
– Я сбежала еще раньше. Мой брат и Саид, оба серьезно раненные, собрали своих последователей и ушли далеко в пустыню. На следующий день мне было видение, в котором мне было сказано, что я должна вернуться в мечеть. Там мне было даровано это. Это пиджак, который был на Хартманне, когда его ранили.
Она размотала ткань и бросила на бетонный пол то, что было внутри.
Достаточно простенький пиджак, серый в клетку, свободного покроя, пыльный и мятый. От ткани уже слегка пахло плесенью. На правом плече – рваная дыра и неровное коричнево-красное пятно, точно такое, как если бы кровь стекала вниз. Внутри пиджака оказалась стопка бумаг в коричневом конверте. Миша начала перебирать их.
– Я приходила с этим пиджаком к четырем разным врачам в Дамаске, – продолжила она. – Попросила сделать анализ крови, независимо друг от друга. Все четверо засвидетельствовали, что человек, которому принадлежит эта кровь, инфицирован вирусом Дикой Карты. Группа крови совпадает с группой крови Хартманна – вторая положительная. У меня также есть свидетельство того человека, который мне его отдал, что это пиджак Хартманна. Он подобрал его после перестрелки, решив, что нужно сохранить ее на память, для Нура.
– Свидетельство от террориста и кровь, которая может, блин, принадлежать кому угодно, – фыркнул Гимли. – Слушай, мы тут все верим, что это кровь Хартманна, но это ничего не значит. Этот ублюдок сделает анализ крови у нужных людей. Неужели ты думаешь, что он не сможет предоставить нужный результат?
Поляков задумчиво кивнул.
– Он может это сделать и сделает.
– Тогда надо устранить его физически, – сказала Миша, с удивлением глядя на остальных. – Если мой дар вам не поможет, просто убейте его. Я помогу.
Выражение ее лица заставило Гимли расхохотаться. Но хохот его почти сразу перешел в мокрый кашель.
– Боже, только простуды мне не хватало, – пробормотал он. – Какая ты, блин, кровожадная, а?
Миша вызывающе сложила руки на груди.
– Я не боюсь. А ты?
– Проклятье, нет. Просто я реалист. Слушай, твой брат был окружен охранниками с «узи» в руках, и Хартманн от него сбежал, так? У меня в Берлине этот ублюдок был к стулу привязан, все мы были при оружии, и один за другим мы сбежали, почти все. И спустя час сами не могли понять, почему это сделали. А потом Маки Нож, парень, что заряженный пистолет без предохранителя, вдруг взбесился и покрошил на куски всех, кто остался там, но почему-то не тронул нашего чудесного сенатора, – выпалил Гимли. – Он может заставить людей делать ужасное, и в этом его сила. И он собрал вокруг себя тузов. Напрямую мы до него не доберемся, никак.
Поляков кивнул.
– К сожалению, вынужден согласиться. Миша, ты просто не знала Молнию, туза, который был с Гимли в Берлине, – сказал он. – Он мог убить Хартманна простым прикосновением. Я потом с ним говорил. Он совершил промахи и глупости, невероятные для человека его преданности делу и опыта. Его поведение было несравнимо с тем, что он делал до того. Им манипулировали, и то, что он оставил позиции, лишнее тому свидетельство.
Напильник толкнул локтем Арахиса.
– Семьдесят шестой, – сказал он Гимли. – Я помню. Ты поговорил с Хартманном, когда мы все приготовились выступить. И внезапно сказал нам, чтобы мы развернулись и шли обратно в парк.
Воспоминание об этом было таким же горьким сейчас, как и одиннадцать лет назад. Гимли много раз размышлял о том случае. В семьдесят шестом он был уже на пороге того, чтобы стать главным выразителем воли джокеров, но потерял все. Гимли и ДСО практически полностью потеряли влияние после тех беспорядков. А с того момента, как все случилось в Берлине, как он встретился с Мишей, его мрачные раздумья начались по новой.
