– Я самый, псковский посадник Твердило Иванкович, и сейчас правлю городом и ведаю всеми делами его.
– Был раньше заправилой, а теперь ты стал холопом немецким и продал им родную землю… Не бывать тебе боле ни посадником, ни тысяцким, ни простым дружинником, а будешь ты повешен на каменной псковской стене и расклеван черными воронами…
– Ах ты разбойник, ах злодей! – крикнул старик, замахнувшись посохом.
– Гаврила! Окружить этих бояр и перевязать всех! – Александр сделал два шага назад и вдруг набросился на старика.
Твердило был силен и богатырского склада. Они схватились, но княжич, более ловкий, сбил с ног Твердилу, повалил на спину, ухватил левой рукой за лицо, а правой вытащил из-за пояса охотничий нож. Старик кричал, выл, как раненый бык, и барахтался изо всей мочи.
В толпе послышались крики и шумные возгласы. Началась свалка между сторонниками Твердилы Иванковича и защитниками исконной дружбы Пскова со своим старшим братом Новгородом.
Дружинники Александра были наготове: они окружили бояр, притиснули их к стене и стали вязать.
– Кузьма Шолох! – Александр оглянулся. Шолох был уже возле него. – Повесить этого злодея на городских въездных воротах, под святым образом Божьим!
– Будет сделано, княже, мой господине! – отвечал Шолох и вполголоса добавил: – В шубе повесить? Больно уж шуба хороша – из бурнастых лисиц.
– Так в этой поганой шубе и повесишь!
Твердило отчаянно кричал и плакал:
– Пожалей, княже, старика!
– А ты щадил родной город? Пощадил тех наших братьев, которых отослал немцу на выучку?
Александр поднялся, засунул обратно за пояс нож и направился к своему коню.
Новгородские дружинники боролись с псковскими переветниками, ловили убегавших и вязали им руки.
Главные виновники сговора с немцами были повешены рядком на каменных стенах Пскова. Хитрый Твердило сумел скрыться и потом обнаружился у немцев в Изборске.
Бирючи прошли по улицам города и выкрикивали, что спешно собирается войско из охочих людей. Это псковское войско соединится с новгородцами, переяславльцами, ладожанами, ижорцами и ратниками из других мест. Чудь и емь также шлют своих воинов. Все должны спешить к Чудскому озеру и ожидать там немцев, уже скопившихся в городе Юрьеве и готовых к походу на Русь.
Александр вызвал к себе молодого Домаша:
– Я расспросил верных людей и убедился, что у тебя сговора с немцами не было. Родной земле сейчас дорог каждый воин. И ты назначаешься снова воеводой того псковского отряда, что выступает завтра на Чудское озеро. Покажи своей отвагой, что ты нам брат, а не коварный недруг, что ты верный сын земли родной. Вся Русь подымается нынче против грозного немецкого врага. С Богом, воевода Домаш!
Опять устя
Закутанная в темный платок женщина проскользнула незамеченной сквозь ворота, где двое часовых играли в зернь, и робко стала пробираться вдоль стенки, озираясь на дружинников. Они ходили по двору; некоторые водили лошадей, остальные грелись у костра.
Женщина постояла и обратилась к проходившему мимо молодому воину:
– Выслушай меня, браток!
– Чего тебе надобно, молодуха? Кого ты ищешь?
– Мне нужно увидеть князя Олександра Ярославича. До крайности нужно.
– В хоромы к нему не пустят. Утром он пойдет к обедне, тут ты его и увидишь. Он всем неимущим помогает.
– Да мне никакой милости от него не надобно – сама пока кормлюсь.
– Так что же тебе нужно от князя Александра?
– Только ему самому могу поведать!
– Чудная ты, голубушка! Как звать-то тебя?
– Все одно, как меня зовут. Скажи, Устя пришла.
– Пожалуй, я тебе подсоблю, а ты повремени здесь. Ежели я разыщу князя, он тебя, может, и призовет.
– Поторопись, браток! Тебя-то как величать?
– Кузька! – бросил молодой дружинник и утонул в вечерних сумерках.
Долго стояла закутанная женщина и терпеливо ждала. Наконец к ней подошли двое.
– Ступай, Кузьма, и позови ко мне Гаврилу. А что ты хотела мне поведать? – обратился князь к женщине. – Я князь Александр, а тебя как звать?
– Устинья! Али не признал меня?
– Устинья; Еремина Устя? – сказал удивленно Александр. – Ты как сюда попала?
– Замуж я вышла за охотника, псковича. Да приехали мы в Псков себе на горе в самое суматошное время. Я с моим мужем остановились у его дяди, Антипа Евстигнеича, церковного сторожа в церкви святого Симеона, сродника Господнего…
– Я слушаю, Устя. Что же случилось? Говори все, не бойся.
– Беда грозит тебе. А ведь ты один теперь наш защитник!
– Стараюсь, как могу, уберечь землю нашу. Какая же беда грозит мне?
– Слушай, Ярославич. Пришел намедни домой хозяин, Антип, спросил кваску, выпил, а сам, вижу, как будто не свой: оглядывается, руки трясутся, и квас расплескал. «Что с тобой приключилось?» – спрашиваю. А он и говорит мне: «Тебе, Устюшка, немедля надо бежать и разыскать князя Новгородского Олександра Ярославича и сказать только ему самому на ухо». – «Ладно, побегу, – говорю я. – А ты сам-то что ж?» – «Самому мне к нему идти туда не след, говорит, беду себе на голову только накликать. А тебя там не заприметят».
– А почему Антип сам не посмел ко мне прийти?
– Да ведь церковку Симеона, сродника Господня, выстроил боярин Твердило Иванкович, – это вроде его домовая церковь. И вот сегодня там собрались все свойственники и подручные Твердилы Иванковича и панихиду заказали по убиенным, петлей удавленным боярам, что на детинце повешены. «Панихиду, – говорит Антип Евстигнеич, – честь честью отпели, а потом – страшно и выговорить! – они провозгласили анафему князю Олександру Ярославичу и всей его дружине».
– Ну и что ж с того, что мне анафему провозгласили? Я слыхал, что тот, на кого несправедливо анафема наложена, два века живет.
– Ой ли? Я слышала, будто от нее человек сохнет и до веку погибает.
– Так это все, что ты хотела мне на ухо сказать? Стоило ли тебе о том беспокоиться?
– Нет, не все. Еще более страшное впереди…
– Говори, не бойся. Меня лось бодал, медведь драл, бурные волны трепали, и теперь мне ничто не страшно.
– Так слушай, Ярославич! После панихиды все свойственники и сподручные беглого боярина Твердилы устроили в церкви тайный совет: как бы князя Олександра загубить? И тут же сделали складчину: целую молочную крынку доверху серебра набрали и решили наградить этим серебром того, кто тебя, свет наш, убьет. Тут и поклялись некоторые охотиться за тобой и тебя заколоть или ядом отравить как проклятого анафемой.
– Постой, постой, Устя! Вестимо, все мои недруги от злобы пальцы кусают и меня со свету сжить хотят. Ну и пусть злобствуют. А я буду жить, поживать и тебя вместе с Антипом Евстигнеичем добром поминать за то, что вы от меня беду хотели отвести. Только никогда никому не сказывай, что ты узнала, а то и тебе плохо будет. Возьми от меня этот кошелек и беги скорее домой.
