– Stille Nacht! Heilige Nacht!..
[12]
Хорошо, что день был холодный и промозглый, все сидели дома, никто не гулял. Отец Александр строго-настрого запретил своим попятам высовываться из дому. Так же поступил с домашними и Торопцев, но в первом часу ночи к нему громко и нагло постучали в двери. Открыв, он увидел на пороге двух подвыпивших офицеров СС и нового полицая Приставкина. Сверкая глазами, немцы что-то заговорили, а полицай перевёл:
– Господа офицеры хотят оказать вам честь и приглашают ваших двух девушек на вечеринку по случаю праздника Рождества Христова.
– Скажите им, что мы люди православные и празднуем Христово Рождество через две недели. Если хотят, пусть приходят к нам в гости тогда, – ответил Торопцев, понимая, что просто так эти не отвяжутся.
– На-на-на-на-на! – глумливо заблеял один из офицеров, когда Приставкин перевёл им слова хозяина дома. Перед носом у Торопцева замаячил длинный указательный палец.
– Так не годится, – стал переводить Приставкин дальнейшие слова немцев. – Вам оказывают честь, и вы должны это понимать. У вас очень красивые девушки. Отдайте их, пусть повеселятся с офицерами великой Германии. А сами можете спать хоть до самого своего Рождества.
– Я ещё раз прошу извинения, но дочери останутся дома, – твёрдо объявил Торопцев.
Тут лица фашистов из весёлых и наглых стали обиженно-злыми. Один из них произнёс весьма гневную тираду, пытаясь запугать неуступчивого отца двух красавиц.
– Можете не переводить, – сказал Николай Николаевич полицаю. – Вероятно, меня осыпали угрозами. Скажите им, что, если надо, я буду обороняться. Но детей своих не отдам.
Один эсэсовец шагнул было в дом, но Торопцев успел захлопнуть дверь перед самым его носом. Почти тотчас за дверью загремели выстрелы, две пули пробили дверь и прожужжали в сенях, вошли в стены. После третьего выстрела за дверью раздался обиженный громкий возглас:
– Ah! Scheise!
После этого всё стихло, Торопцев осторожно выглянул в окно и увидел, как одного из офицеров, явно раненного, уводят Приставкин и другой эсэсовец. Вероятно, третья пуля срикошетила и нанесла рану самому стрелявшему.
– Васса! Надя! Катя! Костя! Дима! Оля! – закричал Торопцев. – Быстро одеваемся и уходим!
Оля сразу заплакала. Остальные без слов кинулись одеваться.
– Куда же мы пойдём, Коленька? – в ужасе вскрикнула Васса Петровна.
– В храме спрячемся. Я знаю, где там можно, чтоб не нашли.
В несколько минут они все собрались и готовы были бежать из дома, но оказалось, что уже поздно. Слишком быстро фашисты организовали своих людей, которые со всех сторон окружали дом. С улицы грянула пальба из ружей, пистолетов и автоматов, и дом мгновенно превратился в кромешный ад – всюду жужжали пули, летели осколки стёкол, посуды, вещей. Все попа́дали на пол, крича от ужаса. Упавший рядом с Торопцевым приёмыш Дима страшно застонал, кровь брызнула из него во все стороны. Пули рикошетили и впивались в лежащих на полу. Следом за Димой погибла Васса Петровна. Потом пуля размозжила голову Кате.
Вдруг стрельба затихла. Раненный в плечо Николай Николаевич пополз в сторону погреба, простонав:
– Кто цел, за мной!
За ним поползли Надя, раненная в ногу, и Костик, которого пули не коснулись. Оля забилась в угол и там плакала. Торопцев дополз до погреба и, преодолевая боль, открыл люк.
– Лезьте! – приказал он, а сам пополз к Оле. – Оленька! Не бойся, мы сейчас спрячемся в погребе, и ничего не будет!
– Нет! Нет! Нет! – причитала, вся трясясь, смертельно испуганная девочка.
115
Отец Александр проснулся среди ночи и в темноте комнаты ясно увидел, как горит дом Торопцевых.
– Господи, Боже мой! – воскликнул он, вскочил с кровати и стал одеваться. Стараясь двигаться как можно тише, выбрался из своей комнаты. Но куда там, Ева-то была полуночница и как всегда не спала, читала что-то при тусклом свете керосиновой лампы. Раньше за это её часто бранила матушка Алевтина, а теперь некому было сделать даже замечание. Приметливая Ева мигом смекнула, что отец Александр оделся не для того, чтобы сходить по нужде.
– Батюшка, там стрельба, не ходили бы вы никуда.
– Не бойся, я только пройдусь немного, что-то душно мне, хочу подышать, – прошептал батюшка.
Он вышел из дому, сделал несколько шагов по улице и сразу учуял запах дыма. Прибавил шагу, до Торопцевых было не так далеко. Вскоре он увидел и зарево, а когда свернул на другую улицу, его взору предстала вся страшная картина. Дом Торопцевых, окруженный фашистами, весь был объят пламенем. Священник остановился в отдалении и стал молиться о том, чтобы в доме никого не было, чтобы Торопцевы успели убежать и спрятались в храме. У Николая Николаевича ведь имелись запасные ключи. Немцы не расходились, зрелище вызывало в них ликование. Они орали и улюлюкали. Пили из горлышек, стреляли в горящий дом и даже поранили кого-то из своих.
Лишь когда дом, основательно прогорев, рухнул, фашисты стали расходиться и снова пели свою рождественскую песню:
– Schlaf in himmlischer Ruh’!..
[13]
А отец Александр поспешил в храм.
Как жарко он молился, чтобы там обнаружилось всё семейство Торопцевых, целое и невредимое!
Но храм оказался пуст…
116
Утром люди пришли на пепелище, разгребли дымящиеся сгоревшие брёвна, достали обуглившиеся трупы. Оля, Надя, Костик и сам Николай Николаевич не сильно обгорели, их нашли мёртвыми в погребе. Вассу Петровну, Диму и Катю распознать было почти невозможно. Прихожане отца Александра взялись за дело, и к вечеру семь небольших гробов прибыли в церковь. На следующий день утром батюшка совершил отпевание. Останки в гробах были укрыты тканью, дабы не мучить людей страшным видом того, что сделали с Торопцевыми фашисты.
Когда состоялось погребение, отец Александр произнёс слово:
– Нам всё время твердили: «Немцы пришли сюда, чтобы вернуть Россию в Европу». Вот мы и увидели, какая она, Европа. Празднуя своё католическое Рождество, она совершает такие злодеяния. И что же, нужно нам в эту Европу? С её Лютером? С её Гитлером? Да нет же! Анафема! Анафема тем, кто пришёл в наш дом и творит немыслимые преступления! Анафема! А тем, кто принял в ночь на католическое Рождество венец мученичества, тем ещё раз споём: во блаженнем успении вечный покой! Упокой, Господи, души усопших раб Твоих! И сотвори им вечную память.
– Вечная память, – запели прихожане отца Александра Ионина и сам батюшка вместе с ними. – Вечная память. Ве-е-ечная па-а-амять!
