— Ты побрился! — воскликнул он. — Когда у нас в Ахайе говорят о юнце, добавляют: «Еще бритва не касалась его щек».
— А у нас о побрившемся говорят «обновился». Бритву мы называем «новакулой».
— А нет ли в Риме иных новостей?
— Есть: претор Сульпиций Гал прогнал из дома жену, застав ее стоящей на пороге с непокрытой головой.
— Этот Сульпиций Гал — астроном?
— Да. В астрономии из римлян он первый. А развелся вторым после Спурия Корвина. Но у того была веская причина: брак оказался бездетным.
— Поразительно! А есть ли другие новости?
— Вторая новость в другом роде. Сегодня в цирке представление.
— В цирке? — поморщился Полибий.
— Да! Будут выступать эллинские артисты.
Лицо Полибия просветлело.
— Это другое дело. Слово «цирк» вызывает у меня отвращение. А как эллинские актеры оказались в Риме?
— Их пригласил претор Аниций по случаю победы над иллирийцами.
Полибий накинул хитон. И вот они уже на улице, спускающейся под гору, прямо к цирку.
— Не знаешь, каких актеров привел Аниций? — спросил Полибий, когда уже показалась стена, ограждавшая цирк.
— Беотийца Феодора и этолийца Гермиппа с хором и флейтистами. Они будут исполнять гимны в честь Аниция.
— О боги! Неужели я вновь услышу божественный хор Феодора?! В последний раз он выступал в Олимпии. А Гермипп со своими флейтистами приезжал к нам в Мегалополь за месяц до того, как мне пришлось покинуть родину.
В этот момент их взору открылась огромная лощина, словно самой природой созданная для зрелищ. Склоны Палатина и Авентина вместили зрителей, а пространство между холмами было отведено для состязаний — бега коней и гладиаторских боев. Но сейчас на краю арены возвышался помост, на котором уже стояли артисты.
— Спустимся ниже! — предложил юноша Полибию, с интересом оглядывавшему цирк.
Они спустились на несколько рядов и заняли край длинной деревянной скамьи у прохода. Зрителей собралось не более десяти тысяч, хотя цирк, судя по размерам, мог вместить тысяч пятьдесят.
Слева из деревянного помещения, примыкавшего к арене, показалась процессия. В центре — триумфатор, вокруг него — почетная дикторская стража, в нескольких шагах сзади — сенаторы. Их тоги, освещенные солнцем, сливались в сверкающее белое пятно, отороченное пурпурным подбоем.
— Триумфатору слава! Да здравствует Аниций! — послышались одиночные выкрики.
Два нижних ряда, предназначенные для почетных гостей, медленно заполнялись. Полибий заметил, как сидевший неподалеку юноша вытащил из мешочка горсть тыквенных семечек и протянул своему соседу со словами:
— И чего они тянут. Уже брюхо подвело.
— Наш Аниций торопиться не любит, — отозвался тот.
— Смотри! Смотри! Платок выкинул!
Зазвучали флейты, сначала тихо, потом все громче и громче.
Полибий закрыл глаза. На мгновение ему показалось, что он не здесь, в этом варварском городе, а в Олимпии, на великолепном торжестве, венчающем победу духа и гармонии над хаосом. Вслед за флейтами в мелодию влились голоса, чистые и звонкие, как бегущие по камням ручьи. «Всепобеждающая гармония! — думал Полибий. — Кифара Орфея заставляла лавры склонять ветви и сплетаться в венки. Ее звучание срывало с гор камни, передавая им свою легкость и ритм. Пока Орфей играл, за ним, как очарованные, шли звери. Может быть, эллинские напевы смягчат черствые души ромеев и сотворят… Но что это?»
Полибий открыл глаза. Зрители вокруг него топали, шикали, свистели. Вдруг со своего места поднялся триумфатор. «Сейчас остановит буянов», — подумал Полибий. И впрямь Аниций что-то сказал сидевшему сзади ликтору, тот быстро встал и направился к помосту. «Сейчас передаст извинение артистам, — подумал Полибий. — Объяснит им, что зрители не могут оценить их чудесного искусства».
Но ликтор произнес, чеканя слова:
— Триумфатор Луций Аниций велел передать, что вы поете и играете дурно, и повелел вам вступить друг с другом в состязание.
Артисты переглядывались, не понимая, чего от них хотят.
— Выходите друг против друга! — пояснил ликтор, становясь в позу кулачного бойца.
Артисты словно окаменели. Теперь они поняли…
Между тем ликтор нетерпеливо приблизился к Феодору. Полибий не расслышал, что он сказал, но тотчас же вперед вырвался один из хористов и, подбежав к флейтисту, стал вырывать у него инструмент. Тот не отдавал, отбиваясь ногами. И вот они вцепились друг другу в волосы. Завязалась общая схватка. Человек пять хористов, схватившись за руки, пошли стеной на флейтистов. Они разбежались, но один, загнанный на край помоста, полетел вверх тормашками. В это время несколько флейтистов поднесли к губам свои инструменты и под дикую их разноголосицу стали наступать на обратившихся в бегство хористов. И только тогда один хорист стал в позу кулачного бойца и нанес первому подвернувшемуся флейтисту удар в челюсть.
Зрители ликовали. Спектакль, начавшийся так скучно, превзошел все ожидания.
Публий схватил Полибия за руку:
— Идем отсюда! Идем быстрее!
Они почти бежали по ступеням. Наверху Полибий оглянулся. На помосте все смешалось. Несколько зрителей выскочили на арену и вступили в драку.
Выйдя из цирка, Полибий и Публий долго шли молча. Публий заговорил первым:
— Прости меня. Я не мог такого и предположить. В Риме впервые эллинские артисты. Я думал…
— У каждого свой вкус, — сказал Полибий сокрушенно. — Я люблю кулачный бой, а мой друг Телекл его не выносит. Конечно, это дикость — предложить артистам сойтись на кулачках. Но как назвать поведение моих соотечественников? Они могли бы сойти с подмостков и удалиться.
Публий помотал головой:
— Виноваты только зрители. В первый раз, когда я был в театре, ставили пьесу Теренция, сейчас уже не помню какую. Как и сегодня, толпе это показалось неинтересно. Откуда-то появились розги. С десяток зрителей выбежало на сцену. Они сорвали с актеров хитоны и стали их сечь: ведь у нас актеры — рабы. Я был тогда с моим другом Лелием. Мы сразу ушли. А все оставались на местах, криком подбадривая добровольных палачей.
Простившись с юношей, Полибий побрел домой. «Вот он, Рим, во всей своей красе, — думал он. — Варварский город. Но ведь и здесь есть мыслящие люди, любящие поэзию и науку. Хорошо бы познакомиться с Сульпицием Галом. Человек, увлекающийся философией и астрономией, должен быть интересным собеседником».
«Полибий, радуйся, произошла беда. От какой-то непонятной болезни в один день и час скончались маленький Филипп и воспитатель царских детей Эвагор. Заботы о похоронах легли на меня. Персею разрешили проводить младшего сына. Но и тут его сопровождали двое стражей. Если бы ты видел лицо несчастного отца… Стражи не дали мне даже сказать ему несколько слов в утешение. Утром моя подушка была мокра от слез.
