— Нет ли воловьих шкур на продажу?
— Есть одна…
— За сколько отдашь?
Вилик
[37]
поскреб затылок.
— Два денария.
Цена была выше, чем на других виллах. Но Андриск не стал торговаться, надеясь, что уступчивость поможет вызвать вилика на разговор.
— Согласен! — проговорил он. — Тащи!
— Сначала задаток… Денарий.
— Какой задаток? — удивленно протянул Андриск. — Деньги за шкуру.
Жестами он показал операцию обмена. Вилик помотал головой.
— Шкуру обработать надо. Ты пока в соседнюю виллу отправляйся. Нечего здесь маячить. Завтра приезжай.
С этими словами он протянул ладонь. Андриск швырнул денарий.
— Послушай! — внезапно спросил он. — Ведь это вилла Порция Катона?
— Ну да…
— А нет ли среди рабов Исомаха, эпирца?
— Такого нет.
— Но я знаю, что он на вилле твоего господина! — с отчаянием воскликнул Андриск.
— А ты думаешь, у Катона одна вилла?
Вилик повернулся и, покачиваясь из стороны в сторону, зашагал к видневшемуся вдали хлеву. На его поясе позвякивали ключи.
ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ
Публий в назначенный день явился вместе с Теренцием и миловидным юношей своих лет Гаем Лелием — сыном самого близкого друга Сципиона Африканского, сопровождавшего его во всех походах. «Сам выбор друга, — подумал Полибий, — свидетельство того, что сын Эмилия Павла желает подражать Сципиону».
Двое в тогах и двое в хитонах. Два римлянина и два чужестранца. Но если кто-нибудь взглянул бы на них со стороны, он мог подумать, что находится не в Риме, а в Афинах. Чистая эллинская речь, да и разговор не о войнах, не о доходах, а об искусстве.
— Философия! — с горечью произнес Публий. — Какие у нас философы! Простонародью и смысл этого слова непонятен. Я слышал, как философом обозвали чужестранца-гадателя, вытянувшего у простаков пару ассов.
— А что сказать о живописи! — подхватил Лелий. — Когда поэту Гнею Невию надо было рассказать об эллинском художнике Феодоте, прибывшем в Рим, он не отыскал в нашем языке слова «кисть».
— Как же он вышел из положения? — спросил Полибий.
— А вот так! — воскликнул Лелий и, вскочив, продекламировал:
Грек Феодот в храме римском
Бычьим хвостом малевал
на доске резвящихся
ларвов!
— Вот и хорошо, когда в городе все первое, — сказал Полибий. — Первая библиотека. Первый астроном…
— Его отправили послом в Сирию, — вставил Лелий.
— Первые базилики
[38]
. Первый портик
[39]
, — продолжал Полибий. — Первый перевод Гомера.
— И очень неуклюжий! — вставил Публий.
— Мне трудно судить, — сказал Полибий. — Но важно, что положено начало. Первые переложения на латынь комедий Менандра Плавтом.
— Великолепным Плавтом! — подхватил Теренций. — Какой живой и сочный язык! Где он подслушал эти слова, эти поговорки, бьющие наповал?!
Публий пожал плечами:
— В гавани, где он, до того как стать драматургом, таскал мешки с зерном. Нет, я не отказываю Плавту в таланте. Но он слишком простонароден. Мне по душе твои комедии, Теренций. Они не только развлекают, но и учат. Сколько прошло веков с тех пор, как смертные взялись впервые за стиль и тростник. Но ведь никто до тебя не сказал: «У книг свои судьбы, и зависят они от читателей».
— Я имел в виду и слушателей, — пояснил Теренций, — они, как я мог убедиться, бегут от моих постановок к ателланам.
— Ателланы не в Риме начались, — успокаивающе произнес Лелий. — К ним, насколько мне известно, привыкали полвека. И гладиаторские игры, от которых наша чернь без ума, появились в Риме лишь сто лет назад
[40]
и мало кого поначалу привлекали.
— Ты хочешь сказать, что к моим комедиям могут привыкнуть через пятьдесят — сто лет. Но ведь я человек, и мне не чуждо ничто человеческое
[41]
.
В таблине появился Исомах с подносом и стал расставлять блюда.
— За этим столом, — сказал Публий, — когда в доме еще жил отец, не было свободных мест. А теперь их пять.
— Я знаю, как заполнить одно из них, — сказал Лелий. — Пригласим Пакувия.
— Прекрасная мысль! — согласился Публий. — Наш Пакувий — образованный человек и владеет эллинской речью. К тому же он племянник Энния. Перечисляя первых, Полибий с полным правом мог бы назвать и его.
— Да! Да! — согласился Полибий. — Это мое упущение. Энний — первый римский эпический поэт. А племянник унаследовал дар дядюшки?
— Он пишет маленькие пьесы. Мы, римляне, называем их претекстами. Героем одной из них стал мой отец.
— Итак, нас будет пятеро, — сказал Лелий. — Пять пальцев уже кулак. А ведь Энний и Гней Невий действовали в одиночку. Им было тяжелее.
— Еще бы! — воскликнул Публий. — Невия за стихи, высмеивающие Метеллов, бросили в тюрьму, а потом выслали из Рима.
— Разве это возможно? — удивился Теренций. — За стихи в тюрьму?
— Невий был чужестранцем, — пояснил Левий, — так же как Энний и переводчик Гомера Ливий Андроник. Все те, о ком наш друг Полибий сказал как о первых, не были коренными римлянами.
— Но теперь другое время, — продолжал Публий. — Рим повернулся лицом к Элладе и хочет дополнить свою мощь величием ее наук и искусств. Надо ему помочь. Давайте заключим дружеское соглашение во имя торжества муз.
— Прекрасно сказано! — воскликнул Теренций. — Ведь союзы заключают ради войны, и еще не было союза для распространения знаний и искусства.
НА ВИЛЛЕ
Возница еще не успел остановить коней, как из ворот выскочил вилик. Глаза его испуганно бегали.
«Видно, я тебя поймал, вор», — подумал Катон.
Вилик подскочил к коляске и, отворив дверцу, хотел помочь господину сойти. Но тот, брезгливо оттолкнув руку, спустился сам и первым вошел в ворота. По дорожке, мощенной кирпичной крошкой, он направился прямиком к приземистому зданию.
