Наверное, это последний деревянный дом во всей округе, соседи понастроили себе каменных домов с колоннами, как у греков. Но Катон не любил пустых трат. «Дорог не дом, а то, что в нем», — твердил он.
Наклонив голову, дабы не задеть низкую притолоку, Катон вступил в полутемный атрий. Пахнуло чесноком и перцем, словно это не жилое помещение, а овощной рынок.
Усевшись на катедру
[42]
, Катон приложил ладонь к уху. Вилик, как всегда, докладывал долго, стараясь ничего не упустить. Хлеба скошены, солома уложена в скирды, зерно в закромах. Виноград в этом году не уродился, всего двадцать долиев
[43]
молодого вина. Масла тоже двадцать долиев. Еще ни один не продан — цена не велика. Скот не болеет. Племенной бык забодал соседского раба, когда тот подбирал колоски на нашем поле. Поэтому в возмещении отказано. Пеструшка отелилась двойней. Уксуса для рабов запасено сполна. Сейчас колодники прокапывают канавы, а другие рабы чистят скотный двор и вывозят навоз на поля.
— Весь приплод каков? — перебил Катон вилика.
— Десять бычков, семь овечек, сорок поросят.
— А двуногие?
— Весной произведено девять девочек, шесть мальчиков, двое мальчиков, заболев животами, померли. Всего малолеток на вилле сорок.
— Болеют ли рабы?
— А что им хворать? — отозвался вилик. — Работа посильная. Пища добрая.
— Если тебя послушать, то можно было бы мне в Риме сидеть, а не трястись двое суток на дорогах?
Вилик отрицательно помотал головой:
— Никак нет! Вилла без хозяйского глаза — сирота. Разве кто хозяина заменит…
— Это верно. Давай пройдемся.
— Куда сперва? — спросил вилик подобострастно.
Катон задумался. В прошлый свой приезд он начал осмотр со скотного двора, потом проверял винные подвалы и кладовые для зерна. Сегодня надо избрать другой путь.
— Начнем с двуногого молодняка.
У старого дуба ползали малыши, голые и грязные. Старуха рабыня, услышав шаги, проснулась и стала торопливо собирать свое расползшееся стадо.
За дубом, на утоптанной площадке, играли мальчики лет семи-восьми. Катон недовольно поморщился.
— Прыгают без дела, — проворчал он сквозь зубы.
— А какая для них сейчас работа? — оправдывался вилик. — На поле колоски уже собраны. Весной, как корм для скота кончится, они листья будут рвать и овец пасти. А пока растут и сил набираются.
— Теперь в эргастул
[44]
, — бросил Катон, не дослушав оправданий вилика.
Посещений эргастула Катон избегал, ибо не выносил дурных запахов. Но на сей раз он запасся ароматической мазью. Вынув из пришивного кармана деревянную коробочку, он набрал пальцем ароматического состава и тщательно втер его в щетину над верхней губой.
Издали эргастул был едва виден. Стены возвышались над землей всего на два локтя, а крыша была плоской. Вилик, как ему было приказано, сушил на ней брюкву и капусту, которыми кормил колодников.
— Сюда, господин! — крикнул вилик, догоняя Катона.
Они свернули налево. Катон остановился перед спускающимися в темноту ступенями. Несмотря на ароматическую мазь, в нос ударило гнилью и мочой.
Катон зажал пальцами ноздри и храбро шагнул вниз.
Свет из зарешеченных окошек у самого потолка еле освещал унылые длинные нары в два этажа. Нижние, как и полагалось, были пусты. С верхних нар доносились стоны. Сколько ни вглядывался Катон, он не смог разглядеть лицо раба, накрытого каким-то тряпьем.
— Кто это? — строго спросил Катон.
— Пекарь, гречишка, — ответил вилик дрожащим голосом.
— Почему здесь, когда его к мельнице присудили?
— Пришиб я его маленько…
— Выйдем! — приказал хозяин.
Катон взбежал по ступеням вверх и только там вдохнул воздух всей грудью.
— Пришиб! — повторил он, глядя на волосатые кулаки вилика. — Я же тебе наказывал: «Кулаки в ход не пускай, если надо — высеки».
— Виноват! Не удержался…
— Что ты все, как попугай, твердишь: «Виноват! Виноват!» Вот я вычту с тебя стоимость этого раба.
Вилик упал на колени и захныкал:
— Не разори, господин! У жены моей здоровье слабое, детишки.
— Вставай! Я придумал. Пекарь, вижу, уже не работник. Ты его приставь к малолеткам. Пусть он их греческому учит — языку и грамоте.
Вилик разинул рот от удивления:
— Да зачем им греческая грамота?
— Дурак. Ученый раб ныне в цене. Вдвое большего он стоит, если знает греческий. Весной приеду и проверю, как грек учит.
— Теперь куда? — спросил вилик, успокоившись.
— На скотный двор!
В это время послышалось дребезжанье колес. К воротам усадьбы подъехала повозка и остановилась рядом с коляской Катона.
— А это что за гость?
Вилик молчал, лицо его стало бледнее мела.
— Отвечай! Кто это? Ну!
Вилик задрожал.
— Язык проглотил, скотина? Что ж, я и сам узнаю.
Выйдя за ворота, Катон столкнулся лицом к лицу с миловидным юношей в фартуке поверх туники.
— Чей ты? — спросил Катон, сверля незнакомца взглядом.
— Я от Филоника. Он мастерскую в Кумах держит.
— А здесь ты что потерял?
— Вилик мне шкуру быка продал. Я ему же задаток дал. Он ее рабам скоблить отдал.
— Сколько?
— Денарий…
Катон порылся в кошельке и достал оттуда монету.
— Получи. И больше не имей дело с ворами, а то прогоришь.
Юноша попрощался с Катоном, сел в повозку, на кожи, залихватски свистнул, и мулы понеслись.
Катон знаком подозвал вилика. Тот, подойдя, упал ничком и стал покрывать поцелуями сандалии Катона.
Брезгливо отстранившись, Катон повернулся к вознице:
— Возьми у него ключи, а самого отведи на мельницу, к колесу. Там одно место пустует.
— Пощади! — истошно вопил вилик. — У жены здоровье слабое. Близнецы…
— А почему тебя жена беспокоит? — жестко спросил Катон. — Теперь она жена вилика, которого я пришлю. В Рим поеду сам, — сказал он вознице. — Пока побудешь за вилика.
Садясь на место кучера, он крикнул:
— А близнецов его отнесешь к молодняку.
