— Перестань говорить глупости. Ты сам увидишь своего сына. И чтобы это случилось, я должен уехать. В моем труде заинтересованы Сципионы. Вот что! На летние месяцы я пришлю тебе Исомаха. Это прекрасный человек! И тоже все время думает о сыне. Но его мальчика продали в рабство.
Телекл вздрогнул:
— Я не могу этого слышать! Несчастный отец!
В ЛАОДИКЕЕ
Весть об убийстве ромейского посла взбудоражила Сирию. С тех пор как при Магнезии был разгромлен Антиох Великий, его сыновья делали все, чтобы сохранить мир с ромеями, идя на любое унижение и уступки. И вот теперь у Рима был повод начать войну. Призрак войны уже витал в воздухе. Люди побогаче свертывали дела и собирали вещи для бегства в Египет или Пергам. В антиохийском дворце царил переполох. Лисий, фактически правивший страной, не мог выбрать верного решения: то он готовил послов к парфянскому царю для заключения дружеского союза, то сам собирался в Рим, надеясь умилостивить сенат.
В эти дни в Лаодикее откуда-то появился странствующий философ Исократ. Обросший волосами, в потертом гиматии, босой, он бродил по городу, собирая огромные толпы.
Обращаясь на улице к любому прохожему, он умело заводил с ним беседу. Она начиналась с вопроса:
— Что ты думаешь об убийстве ромея?
И как бы ему ни отвечали, Исократ спрашивал:
— А ты знаешь, кто совершил благодеяние, принеся нечестивца в жертву подземным богам?
Этого никто не знал. В лучшем случае говорили: «Какой-то апамеец».
И тогда Исократ показывал на своего молчаливого спутника, юношу с гибким телом акробата, с узким лицом и пронзительным взглядом близко поставленных глаз.
— Смотри! Это он со стены бросился на спину ромею и задушил его своими сильными руками. Древние эллины чтили своих героев и ставили им памятники. Теперь испарилась древняя доблесть.
После паузы Исократ продолжал с еще большим азартом:
— Итак, ты хочешь знать имя храбреца. До сих пор его звали Лептином, и он занимался тем, что приносит известность, но не славу: ходил по канату, глотал кинжалы, приручал ядовитых змей. Но, узнав, что змеи, страшнее которых не было и нет, прибыли в Апамею, он решился на свой бессмертный подвиг. И это позволяет нам всем называть его Евном. Боги, избрав Лептина из тысяч спокойно наблюдавших, как собираются умерщвлять слонов, оказали ему свое благоволение.
Вокруг философа и его спутника быстро собиралась толпа, и ободренный Исократ горячо продолжал:
— Эти ромеи — враги рода человеческого, коварнее которых не было в круге земель. Вам известно, что они сделали с македонянами и эпирцами. Они ввергнут в рабство и вас, если будете баранами и не последуете примеру Евна. Ведь «Око сената» еще находится в гавани. Давайте же, как хитроумный Одиссей, раскалим на огне кол и проткнем глаз ромейского Циклопа, пожирающего один народ за другим…
Монолог Исократа прерывался восторженными выкриками. Но расчетливые лаодикейцы не торопились последовать совету приезжего философа. Лишь на третий день его бесед несколько сот человек во главе с Лептином, нареченным Евном, бросились в гавань. Но ромейского корабля уже не было. «Око сената» отплыл в открытое море, увозя в наполненном медом пифосе
[53]
останки Гнея Октавия.
В ШКОЛЬНОМ ЗАЛЕ
Андриск на цыпочках прокрался к колонне. Отсюда можно было все слышать, оставаясь невидимым. Юноша тихо опустил с плеч котомку и прислушался. Голос Блоссия звучал ровно:
— Мир — это совокупность всего сущего. Вне его ничего нет. В мире четыре начала: огонь, из которого произошло небо; вода, без которой нет жизни на земле; воздух, который мы не видим, но ощущаем, земля, которой мы принадлежим. Земля обитаемая, или ойкумена, состоит из трех материков — Азия находится между Танаисом
[54]
и Нилом, Ливия
[55]
— между Нилом и Столпами Геракла
[56]
, Европа — между Столпами Геракла и Танаисом. Неоглядное море, омывающее материки, называется Океаном. Там, где он, глубоко прорываясь в сушу, отделяет Европу от Ливии, находится Внутреннее море. Дети! Как называется место прорыва?
— Столпы Геракла, — сказал из-за колонны Андриск, стараясь подражать ребенку.
— Кажется, у меня еще один ученик, — проговорил Блоссий. — Заходи, детка, но больше не подсказывай.
— Не буду, — протянул Андриск и, выбежав из-за колонны, бросился в объятия учителя.
— Обманщик! — воскликнул Блоссий, целуя Андриска. — Однако с каким искусством ты изобразил ребенка! Раньше я за тобой ничего подобного не замечал.
Андриск подошел к Элии и, внезапно схватив ее за талию, поднял вверх.
— Воздух, который мы видим, но не ощущаем, — произнес он голосом Блоссия.
— Андриск! — вскрикнула Элия, залившись румянцем. — Ты вернулся? Андриск! Где же ты пропадал почти целый год?
— Смотри-ка, — проговорил он, опуская девочку на землю. — Не боишься…
— Чего мне бояться? — задорно ответила она. — А почему ты говоришь тремя голосами?
— Подожди, все расскажу по порядку. Вот только…
Скользнув за колонну, Андриск вынес оттуда котомку и аккуратно положил ее на стол.
— Что тут? — спросил Блоссий.
— Учитель! — ответил Андриск.
— Да, я учитель.
— Но это твой учитель! — торжествующе произнес юноша, развязывая котомку, из которой показался мраморный бюст. Узкая голова. Тонкая шея. Нос с горбинкой, высокий лоб.
— Зенон! — воскликнул Блоссий. — Дети! Смотрите! Перед вами величайший из мудрецов. — Блоссий восторженно всплеснул руками. — Отыскать Зенона! Как тебе удалось?
— Очень просто. Постучался в дверь. Скульптор провел меня в перистиль, где ко мне обратились сотни каменных и бронзовых лиц. В одном я узнал Курносого и не смог скрыть радости. «Тебе Сократа? — спросил скульптор. — Два денария». — «Нет, Зенона». Он осмотрел меня с ног до головы и исчез. Появившись с бюстом, он сказал: «Пять денариев». — «Почему дороже? — спросил я. — Шейка у этого тонкая, щеки впалые, нос узкий. А у Сократа шея, как у мясника, а носище — во какой». — «Не за материал берем, — ответил хитрец, — по спросу. До войны с Персеем любая голова стоила денарий. А теперь все хотят иметь Зенона. Время-то какое беспокойное». Дал я ему пять денариев, а Зенона — в мешок.
— Денарии-то откуда взялись? — спросил Блоссий. — Ведь деньги на дороге не валяются.
