Бодо принес прочувствованные извинения, что ему надо вернуться в Ньюпорт для важного телефонного разговора с посольством в воскресенье утром.
— Мой шеф отводит воскресенье для самых важных дел, и меня известили, что он будет звонить.
— Какая жалость, барон! Вы должны приехать как-нибудь в другой раз, когда будете свободны.
За столом собралось десять человек, из них только четверо — женщины. В том числе — очаровательная французская девушка, мадемуазель Демулен, которая сидела рядом с Бодо и (как он рассказал мне позже) все время его пощипывала, на что он галантно отвечал. Ее шофер, смахивавший на телохранителя, пришел за ней в половине одиннадцатого, и она нежно рассталась со своим «bon petit Baron Miche-Miche»
[9]
(в Бодо было шесть футов росту). Еще там сидела грузная пожилая дама, в прошлом — шепнула мне Флора — знаменитая артистка музыкальной комедии; она была увешана драгоценностями и не произносила ни слова, зато ела и ела, по две порции всего, что подавали. Еще — молодая чета Джеймсонов из Нового Орлеана, снявшая на лето коттедж по соседству, крайне степенная и явно испытывавшая растерянность. Я сидел слева от Флоры и рядом с миссис Джеймсон. Я спросил миссис Джеймсон, где она познакомилась с мисс Диленд.
— Мы познакомились случайно, тут, в деревне. Она выручила моего мужа, когда его остановила дорожная полиция, а потом пригласила нас на обед. Мистер Норт, кто эти люди?
— Я не могу их обсуждать в этих стенах. Предоставляю этот вопрос вашей проницательности.
— Моей проницательности очень не по себе.
— Вы на верном пути.
— Благодарю вас. Мы уйдем, как только позволят приличия. А как же вы?
— Ну, миссис Джеймсон, я саламандра. Могу жить в огне, в воде и в воздухе.
И наконец, тут были три молодых человека, прекрасно одетые («Как одеться к неофициальному обеду на модном курорте»), постепенно пьяневшие и весьма раскованные.
Разговор зашел о прошлом летнем сезоне в Ньюпорте — о балах и вечерах, куда их приглашали или не приглашали, о знаменитых хозяйках, чей идиотизм не поддается описанию, о беспросветной скуке «всей этой жизни».
Наконец я выбрал минуту и заговорил:
— Флора, мне кажется, одна из самых удивительных особенностей Ньюпорта — деревья.
— Деревья? — Все взгляды устремились на меня.
Я описал породы, ввезенные путешественниками и гарвардскими учеными. Я посетовал на скудость почвы и картинно изобразил длинные караваны телег, везущих землю из Массачусетса (мой домысел, но вполне вероятный). Я назвал ливанские кедры и бо, дерево Будды («Если уснуть под ним, приснится нирвана; я получу разрешение попробовать на той неделе»), чилийское дерево тара-тара, которое облетает всякая птица; эвкалипт из Австралии, чья камедь излечивает астму, ясень Иггдрасиль — «дерево жизни», чьи ягоды прогоняют меланхолию и отвращают молодых от самоубийства («Один такой есть в саду Венеблов, где живет барон»).
Бодо глядел с изумлением.
— Тедди, — вскричала Флора, — да вы ангел! Я могу сделать об этом статью!
— Да, в Ньюпорте много необычайного. Например, дом, о котором знаменитый итальянский архитектор доктор Лоренцо Латта сказал, что это самый красивый дом в Новой Англии — и самый здоровый. К тому же построен в девятнадцатом веке. Он назвал его «Дом, который дышит», «Дом с легкими».
— Дом с легкими! Какой же это дом?
— Вы, наверно, его не знаете. В Ньюпорте есть дом, где большой зал обладает такой совершенной акустикой, что Падеревский, сыграв там, разрыдался; он попросил прощения у публики, сказав, что в жизни не играл так хорошо.
— Что это за дом?
— Я почти уверен, что вы его не знаете. Когда там выступал великий норвежский скрипач Уле Булль, он играл, конечно, на своем Страдивари; но потом он сказал, что сама комната — лучший в мире Страдивари.
— Тедди! Где вы такое откапываете?
— В Ньюпорте есть дом, где одно время жила в качестве няньки скромная женщина, монахиня сестра Коломба. Возможно, ее вскоре канонизируют — святая Коломба Ньюпортская. Вечером перед воротами дома собираются простые люди и стоят на коленях. Полиция не знает, что с ними делать. Можно ли арестовать коленопреклоненных людей за нарушение порядка?
Флора была ошеломлена. Старая дама перестала жевать. Жиганы, втируши и сыщики дико озирались в поисках крепких напитков.
— Флора, если бы вы могли написать об этом…
— А вы почему не напишете?
— Я писать не умею, Флора. Вы принадлежите к числу наших самых знаменитых писателей. Вы пишете о Ньюпорте без конца, но по большей части это сатира. Если вы начнете писать о привлекательных сторонах Ньюпорта, все ваши родственники будут очень довольны — право же, очень.
Это дошло. Вид у нее был изумленный. Потом под скатертью она ущипнула меня за то, что принято называть бедром. Когда мы встали из-за стола, она прошептала:
— Вы прелесть! Вы чудо! И по-моему, чуточку бес!.. Джентльмены, отправляйтесь в курительную. А вы, барон, не позволяйте им перепиться. Позже мы все пойдем купаться. Я не хочу, чтобы у вас делались судороги и вы тонули. Такое случалось слишком часто.
Мы с Бодо вышли в сад.
— Тедди, намекните хотя бы, к чему вы клоните, — что за военные хитрости. По крайней мере, мне будет о чем подумать по дороге в Ньюпорт.
— Хорошо, намекну. У вас есть замок?
— Да.
— Старый?
— Да.
— И говорят, что с привидениями?
— Да.
— Вы хоть одно видели?
— Тедди, за кого вы меня принимаете! Привидений нет. Это слуги любят пугать себя разговорами о привидениях.
— Слуги у вас держатся?
— Из поколения в поколение.
— Так вот, я сейчас изгоняю нечистую силу из дома, где слуги не желают оставаться после наступления темноты. Все эти три дома, о которых я предлагаю Флоре написать, — один дом. Суеверие — черная магия; одолеть ее можно только с помощью белой магии. Подумайте об этом.
Он посмотрел вверх на звезды; он посмотрел вниз на землю; он рассмеялся. Потом положил мне руку на плечо и сказал:
— Вы знаете, Тедди, вы — обманщик.
— В каком смысле?
— Вы притворяетесь, будто у вас нет цели в жизни.
Он улыбнулся и покачал головой. Потом стал очень серьезен; я никогда не видел Бодо очень серьезным.
— Боюсь, что скоро и мне придется попросить у вас совета. У меня большие затруднения.
— В Ньюпорте?
— Да, в Ньюпорте.
— Дело терпит?
Серьезность его превратилась в горечь:
