— Постирушка, а?
— Миссис Киф, — сказал он, — я думаю, у джентльмена было достаточно времени, чтобы осмотреть квартиру. Нам надо работать.
Я полагал, что для изготовления фальшивых денег, гравюр и офортов нужен громоздкий пресс и банки с синей и зеленой краской, но ничего подобного тут не было. Листы бумаги в окнах явно «старились». Я был на верном пути.
— А вон в углу еще шкафы для моих коллекций, — радостно воскликнул я. Они были без замков. Я с трудом доставал до их ручек и поэтому два раза подпрыгнул. Дверцы распахнулись. Пытаясь удержаться от падения, я ухватился за кипы бумаги, лежавшие на полках, чем вызвал целую лавину листов, которые усыпали пол, — да, «густо, как листья осенние, что устилают ручьи Валломброзы». Все четверо бросились их подбирать, но я уже заметил, что это — написанные старомодным изящным почерком копии «Боевого гимна Республики» с автографом Джулии Уорд Хау, некогда жительницы Ньюпорта. Лежа на них ничком, я успел разглядеть, что все они — с дарственными надписями разным людям: «Дорогому другу…», «Достопочтенному судье…» Я ничем не выдал своего удивления. — Ох, джентльмены, извините, пожалуйста, — сказал я, поднимаясь с пола. — Надеюсь, я не подвернул ногу!.. Ну что ж, можно идти, миссис Киф. Я очень признателен вам за ваше терпение, джентльмены.
Пока я ковылял к двери, мистер Форсайт сказал:
— Миссис Киф, я надеюсь, вы оставите комнаты за нами до конца августа — и без посетителей. Я как раз собирался сделать вам предложение на этот счет.
— Мы поговорим об этом после, мистер Форсайт. А сейчас не буду мешать вам работать.
Спустившись с лестницы, я спросил:
— Можем мы поговорить где-нибудь в другом месте — на кухне, например?
Она кивнула и пошла по коридору. Я повернул в другую сторону и, открыв выходную дверь, громко сказал: «Извините, миссис Киф, мне не подходит. Неизвестно, через сколько дней выветрится этот неприятный запах. Простите за беспокойство. Всего хорошего, миссис Киф!» С этими словами я громко хлопнул выходной дверью и на цыпочках пошел к ней в кухню. Она смотрела на меня во все глаза.
— По-вашему, они подозрительные люди, мистер Норт?
— Делают фальшивки.
— Фальшивки, господи Исусе! Фальшивки!
— Нет, не фальшивые деньги. Они подделывают древности.
— Фальшивки! Никогда у меня таких не было, мистер Норт. Ох, ведь отец начальника полиции дружил с моим мужем. Может, мне к нему пойти?
— Я бы не стал поднимать шум. Они никому не вредят. А если и продадут сотню фальшивых писем Джорджа Вашингтона, то купят их только дураки.
— Да не оставлю я их в своем доме. Фальшивки! Что мне делать, мистер Норт?
— Когда у них кончается месяц?
— Я вам говорила: они съедут в любое время, но за две недели я должна их предупредить.
— Не подавайте виду, что вам известно, чем они заняты. Это опасная публика. Несколько дней пусть все остается, как было. Я что-нибудь придумаю.
— Ох, мистер Норт, помогите мне от них избавиться. Они платят тридцать долларов в месяц. Я вам сдам за двадцать пять. Я поставлю обратно кровати и красивую мебель. — Она не выдержала: — Говорила мне сестра, когда муж умер: уезжай обратно в Провиденс. Говорила, что не будет мне здесь покоя. Говорила: в этом городе такой есть народ — дрянь народ, и липнет к нему дрянь, и сколько раз я в этом убеждалась.
Я знал ее ответ заранее, но спросил:
— Вы — про ту сторону Темза-стрит?
— Нет! Нет! — Она показала головой на север. — Я про них — про Бельвью авеню. Бога не боятся. Грязные деньги — вот про что я!
Я утешил ее, как мог, и, насвистывая, покатил навстречу трудовому дню. Я нашел себе квартиру, и я слышал голос Девятого города.
В тот же вечер, часов в девять, когда я освежал в памяти Новый завет по-гречески для завтрашнего урока, в дверь постучали. Я открыл: Элберт Хьюз. Судя по его виду, несчастнее человека на свете не было.
— Чем могу служить, Элберт? Опять кошмары?.. Ну, что случилось? Садитесь.
Он сел и расплакался. Я ждал.
— Ради бога, перестаньте плакать и скажите, в чем дело.
Он проговорил рыдая:
— Вы знаете. Вы все видели.
— Что я знаю?
— Они сказали, если я кому-нибудь проболтаюсь, они мне изувечат руку. — Он вытянул правую руку.
— Элберт! Элберт! Как вы могли — порядочный американский юноша — связаться с такой шайкой?.. Что сказала бы ваша мать, если бы узнала, чем вы занимаетесь?
Это был выстрел наугад, но он попал в цель. Пот — градом. Я встал и отворил дверь:
— Перестаньте плакать или уходите!
— Я… я расскажу.
— Возьмите вон то полотенце и вытритесь. Выпейте стакан воды из крана и начинайте с самого начала.
Немного придя в себя, он начал:
— Я вам говорил, как мистер Форсайт пригласил меня работать. Потом оказалось, что им совсем не вывески нужны, а… это. Они накупили первых и вторых изданий «Гайаваты» и «Евангелины» и заставили меня надписывать их друзьям писателя. Сперва я думал, это вроде розыгрыша. Потом я переписывал стихи и тоже надписывал. И короткие письма разных людей. Он все время придумывает что-то новое — вроде Эдгара По. Многие собирают автографы наших президентов.
— А где они продают?
— При мне они стараются об этом не говорить. Большей частью — по почте. У них есть штемпель: «Джон Форсайт, Торговля историческими документами и автографами». Они каждый день получают кучу писем из Техаса и такого рода мест.
Он работал уже два месяца, по восемь часов в день, по пять с половиной дней в неделю. Компаньоны не спускали с него глаз ни днем, ни ночью. Они жили в гостинице для коммерсантов на Вашингтон-сквере. Элберт не отличался силой воли, но все же маленькую битву выиграл: добился, что ему разрешили жить в ХАМЛе. Его опутали словно паутиной. Он не мог пойти поесть или послушать лекцию без дружеского присмотра. Когда он объявил, что едет на выходной день в Бостон к матери и невесте, мистер Форсайт сказал: «Каникулы у нас в сентябре». Он вытащил из кармана подписанный Элбертом длинный контракт, где Элберт соглашался на «постоянное жительство в Ньюпорте, штат Род-Айленд». Мистер Форсайт любезно добавил, что, если Элберт нарушит контракт, с него взыщут через суд все выплаченное ему жалованье. «Артелью так артелью, Элберт; работать так работать». Я давно заметил, что то один, то другой из артели просиживает почти весь вечер в вестибюле «X», читая или играя в шахматы — и следя за лестницей.
Как тут не приснится, что ты заживо погребен, что вокруг смыкаются стены.
— Что делает кудрявый?
— Он делает водяные знаки и старит бумагу. Ставит на ней пятна, а иногда подпаливает.
— А другой?
