В дверь постучали.
Вошла Персис в перчатках и вуали для автомобильной прогулки.
— Дедушка, уже четверть первого. Тебе пора спать.
— Мы очень хорошо поговорили, милая Персис. Мне трудно будет заснуть.
— Мистер Норт, нет ли у вас настроения проехаться перед сном? Я могу довезти вас до дому. Ночной воздух чудесно освежает голову после трудного дня.
— Вы очень любезны, миссис Теннисон. Буду рад.
Попрощавшись с доктором Босвортом, я пошел с Персис по длинному холлу. Я уже описывал «Девять фронтонов» как «дом, где слышат стены». Из какой-то комнаты появилась миссис Босворт.
— Персис, что за катание в такой час? Пожелай мистеру Норту спокойной ночи. Он, наверное, устал. Спокойной ночи, мистер Норт.
Персис сказала:
— Спокойной ночи, тетя Салли. Садитесь, мистер Норт.
— Персис! Ты слышишь, что я сказала?
— Мне двадцать восемь лет, тетя Салли. Мистер Норт провел сорок часов в ученых разговорах с дедушкой и давно может считаться другом дома. Спокойной ночи, тетя Салли.
— Двадцать восемь лет! И никакого понятия о приличиях!
Персис запустила мотор и помахала ей рукой. Мы уехали.
Читатель, может быть, помнит по первой главе этой книги, что я страдал «комплексом Чарльза Марло», — к счастью, не в такой степени, как герой Оливера Голдсмита. Я не краснел, не запинался, не потуплял взгляда в присутствии воспитанных молодых дам, но Персис Теннисон, безусловно, воплощала в себе тот образ (лилия, лебедь), перед которым я робел. Меня мучила раздвоенность, которую считают корнем всякого комплекса: я чрезвычайно восхищался этой женщиной, и мне хотелось быть от нее подальше. Я смущался; я путался; я говорил слишком много и слишком мало.
Она ехала медленно.
— Может быть, поедем и посидим на молу около дома Бадлонгов? — спросила она.
— К концу дня я обычно так устаю, что никуда не хочется ехать. Но сплю я мало. Встаю рано и еду туда смотреть на восход солнца. Затемно. Сперва полиция думала, что я занимаюсь какими-то подозрительными делишками, и следила за мной. Со временем они поняли, что я просто чудак, и теперь мы делаем друг другу ручкой.
— А я часто катаюсь ночью, как сейчас, — и то же самое. Полиция все еще считает нужным за мной приглядывать. Но на рассвете я ни разу не выезжала. Хорошо там?
— Потрясающе.
Она повторила это слово тихо и задумчиво.
— Мистер Норт, к каким чудесам вы прибегли, что дедушка так окреп?
— Никаких чудес, мадам. Я понял: доктора Босворта что-то тяготит. Со мной тоже так бывало. Постепенно выяснилось, что у нас много общих увлечений. Увлечения воодушевляют человека, заставляют забыть о себе. Мы оба помолодели. Вот и все.
Она пробормотала:
— По-моему, все не так просто… Мы вам очень обязаны. Мы с дедушкой хотели бы сделать вам подарок. Только не знаем, чего бы вам хотелось. Может быть, вам хотелось бы иметь автомобиль? — Я не ответил. — Или экземпляр Alciphron'а, который епископ Беркли преподнес Джонатану Свифту? Он был написан в «Уайт-холле».
Я был разочарован. Я скрыл мое горькое разочарование за шумными изъявлениями благодарности и дружелюбным смехом.
— Большое спасибо вам обоим за добрые намерения. — И т. д. и т. д. — Я стараюсь по возможности обойтись без имущества. Как китаец — миской риса… как древний грек — горстью фиг и оливок. — Я сам посмеялся над этой нелепостью, но дал понять, что мой отказ решителен.
— Но какой-нибудь знак нашей благодарности?
Баловни судьбы не привыкли, чтобы им отвечали отказом.
— Миссис Теннисон, вы пригласили меня на прогулку не для того, чтобы обсуждать со мной подарки, а для важного разговора. Кажется, я знаю какого: в «Девяти фронтонах» и около него есть люди, которые хотят от меня избавиться.
— Да. Да. И к сожалению, это еще не все. Они придумывают, как вам навредить. За креслом дедушки — полка с очень редкими первоизданиями. Я подслушала план: постепенно убрать их и подменить более поздними изданиями тех же работ. За последние годы вы — единственный посетитель этого дома, который понимает их ценность. Они рассчитывают, что подозрение падет на вас.
Я рассмеялся:
— Как увлекательно!
— Я предупредила их хитрость и сама подменила тома. Первые издания — в моем сейфе с драгоценностями. Если начнутся некрасивые разговоры, я их предъявлю. Почему вы сказали «увлекательно»?
— Потому что они раскрыли карты. Они стали делать ошибки. Спасибо, что вы спрятали книги, но даже без этого я был бы рад открытой схватке. Я не воинственный человек, миссис Теннисон, но я ненавижу клевету и злобные сплетни, — а вы?
— Ненавижу. Как ненавижу! Люди болтают — болтают гнусно. Милый мистер Норт, скажите, как можно от них защититься?
— Вот и дом Бадлонгов. Давайте выйдем и посидим на молу.
— Не забудьте, что вы хотели мне сказать.
— Не забуду.
— На заднем сиденье лежит полость — можно постелить ее на парапет.
Позади нас тянулись заросли одичалого шиповника. Цветы уже начали вянуть, и запах стоял дурманящий. Лучи маяков пробегали по нашим лицам; уши наполнял глухой усыпляющий гул, завывание и звон буев. Небо над головой было как штурманская карта в алмазах. Мы очутились на том самом месте, куда несколько дней назад Бодо привез Аньезе, Мино и меня на пикник.
Как обычно, неподалеку стояли машины, и в них сидели пары моложе нас.
— Вы советуете мне прекратить занятия в «Девяти фронтонах»?
— То, что вы сделали для нас, — благодеяние. А вас там ожидают только опасности — происки некоторых людей.
— И видимо, все свалится на вас.
— О, мне безразлично. Я вытерплю.
— Столько яду? У вас маленький мальчик, надо о нем подумать. Простите меня, но почему вы вообще не уедете из этого дома?
Как она была спокойна!
— По двум причинам: я люблю дедушку, и он любит меня — насколько он способен. И потом — куда уехать? Нью-Йорк я не выношу. В Европу? В Европу мне пока не хочется. Мать давно ушла от отца — он потом умер — и живет с другим, хотя они не женаты, в Париже и на Капри. Она нам редко пишет. Мистер Норт, я часто думаю, что большая часть моей жизни уже позади. Я старая вдова, живу только для сына и дедушки. Унижения, которые мне иногда приходится терпеть, и скука светской жизни меня не трогают. Только старят… Вы хотели меня научить, как мне справиться со злыми языками. Вы всерьез обещали?
— Да… Поскольку мы говорим о вещах, которые близко вас касаются, можно мне — только этот час — звать вас Персис?
— Конечно.
Я набрал полную грудь воздуха.
