— Есть у вас основания полагать, что в некоторых кругах на ваш счет злословят?
Она понурилась, потом вскинула голову.
— Злословят — я знаю.
— Я-то понятия не имею, что эти люди говорят. О вас я не слышал ничего, кроме слов восхищения. Но мне говорили, что ваш муж покончил с собой в море, на верхней палубе судна, и рядом никого не было. Полагаю, что это трагическое событие и положило начало злобным пересудам. Я убежден, что ничего порочащего вам даже приписать нельзя. Вы спросили меня, как можно защититься от клеветы. Прежде всего я бы обнародовал факты — истину. Если в деле замешан кто-то еще, кого вы считаете нужным оградить, то надо прибегнуть к другим мерам. В этой истории кто-нибудь замешан?
— Нет. Нет.
— Персис, может быть, вы хотите прекратить этот разговор?
— Нет, Теофил. Мне не с кем поговорить. Позвольте вам все рассказать.
Я поглядел на звезды.
— Я не люблю секретов — мрачных семейных тайн. Если вы потребуете, чтобы я никому не сказал ни слова, прошу ничего мне не рассказывать.
Она понизила голос:
— Нет, Теофил, я хочу, чтобы все сплетники и сочинители подметных писем и… знали простую истину. Я любила мужа, но в припадке страшного легкомыслия… по существу, безумия… он оставил меня одну — с таким грузом подозрений. Вы можете рассказывать мою историю кому угодно, если сочтете нужным.
Я сложил руки на коленях. При рассеянном свете звезд она могла видеть ободряющую улыбку на моем лице.
— Я слушаю, — сказал я.
— Когда я окончила школу, меня, как говорится, «вывезли в свет». Танцы, балы, вечера, приемы. Я полюбила молодого человека, Арчера Теннисона. Он не попал на войну, потому что в детстве перенес туберкулез, и медики его не пропустили. По-моему, с этого все и пошло. Мы поженились. Были счастливы. Только одно меня тревожило: он был сорвиголова, и сначала я этим восхищалась. Он очень быстро водил машину. Однажды на пароходе он специально дождался ночи и полез на мачту. Капитан сделал ему выговор в судовом бюллетене. Постепенно я стала понимать, что он страстный игрок — не только на деньги; на деньги тоже, но не это важно, — он жизнью играл. Жизнью: лыжи, горы, гонки на катерах. Когда мы были в Швейцарских Альпах, он съезжал только по самым опасным склонам. Увлекся тобогганом — тогда это было новинкой: в санях съезжают между стенами спрессованного льда. Однажды меня что-то отвлекло, и он взял нашего годовалого ребенка, посадил между колен и поехал. Тогда я в первый раз поняла, что у него на уме: он хотел поднять ставку в игре со смертью; он хотел поставить на карту самое близкое и дорогое, что у него было. Сначала он требовал, чтобы я сидела с ним рядом в машине или на катере; теперь ему понадобился и ребенок. Я со страхом ожидала лета, потому что каждый год он пытался побить свой рекорд езды из Нью-Йорка в Ньюпорт. Он побил все рекорды скорости на дороге в Палм-Бич, но я с ним не поехала. И он держал пари по любому поводу: скачки, футбольные матчи, президентские выборы. Он садился у окна в клубе на Пятой авеню и держал пари насчет марок проезжавших автомобилей. Все друзья умоляли его пойти работать в маклерскую контору отца, но он не мог усидеть на месте. Под конец он стал учиться управлять самолетом. Не знаю, становятся ли теперь жены на колени перед мужьями, но я стояла. Больше того: я сказала ему, что если он поднимется в воздух один, я никогда не рожу ему второго ребенка. Он был так изумлен, что действительно бросил летать.
Она умолкла в нерешительности. Я сказал:
— Продолжайте, пожалуйста.
— По сути он не был пьяницей, но без конца сидел в барах, изображая отчаянного гуляку, и… мне неприятно это говорить… хвастал. Вот и вся почти история.
— Можно вас перебить? Прошу вас, не торопитесь. Я хочу знать, что вы сами испытывали все эти годы.
— Я? Я понимала, что он в каком-то смысле больной человек. Я все равно любила его, но жалела. Боялась. Вы понимаете, ему нужна была публика, чтобы показывать свою лихость. И мое место было в первом ряду; большая часть представления — хотя и не все — предназначалась для меня. Жена не может беспрестанно ругаться. Я не хотела пропасти между нами… Он считал это мужеством; я — глупостью… и жестокостью по отношению ко мне. Однажды, когда мы плыли в Европу, мы стояли ночью на палубе и он увидел другой пароход, который шел нам навстречу. Нам сказали, что он пройдет рядом. Муж говорит: «А здорово будет, если я спрыгну и подплыву к нему?» Он скинул бальные туфли и начал раздеваться. Я ударила его, сильно, очень сильно — по одной щеке и по другой. Он был так потрясен, что замер. Я сказала: «Арчер, это не я тебя ударила. Твой сын. Научись быть отцом». Он медленно натянул брюки. Потом поднял с палубы пиджак. Эти слова не вдруг возникли. Я их твердила про себя бессонными ночами. И еще: «Я тебя любила больше, чем ты меня. Ты любишь игру со смертью больше, чем меня. Ты убиваешь мою любовь». Мне нельзя было плакать, но я плакала, ужасно. Он обнял меня и сказал: «Это просто игра, Персис. Забава. Я все прекращу — ты только скажи». …Сейчас я кончу. Он неминуемо должен был встретить такого же безумца, еще худшего безумца. Это случилось через дна дня. Встретились они, конечно, в баре. Тот был ветеран войны, с диким взглядом. Я сидела с ними часа два, и все время этот человек добивал мужа фронтовыми рассказами о том, как он был на волосок от смерти. До чего было весело и прочее! Начинался шторм. Бармен объявил, что бар закрывается, но они ему заплатили, чтобы он не закрывал. Я уговаривала Арчера идти спать, но он не мог отстать от этого человека — ни на рюмку. Жена этого человека отправилась спать, а потом и я, отчаявшись, ушла и легла. Арчера нашли на верхней палубе с револьвером в руке и простреленной головой… Было дознание, следствие… Я показала, что несколько вечеров подряд мой муж и этот майор Майклис говорили как бы шутя о русской рулетке. Но ничего этого в серьезных газетах не появилось и даже в «бульварных», насколько я знаю, — очень мало. Дедушка пользовался большим уважением. Он лично знал издателей лучших газет. О несчастье кратко сообщали где-то на внутренних страницах. Я еще тогда умоляла дедушку добиться, чтобы опубликовали мои показания; но Майклисы — тоже из старинных семей и, чтобы избежать газетной шумихи, перевернут небо и землю. С этого замалчивания и начались мои неприятности. Следствие было закрыто — с выводом, что мой муж покончил с собой в состоянии депрессии. Я ни к кому не могла обратиться за советом и помощью — меньше всего к семейству Босвортов. Миссис Венебл мне с детства была близким и дорогим другом. Она утешала меня так же, как родственники: «Если мы помолчим, все скоро забудется». Майклисов она знает. Она иногда гостит в Мэриленде, недалеко от Майклисов. Она знает тамошние рассказы о нем. Соседи жалуются, что он в три часа ночи упражняется в стрельбе из револьвера и вызывает мужчин в своем загородном клубе сыграть в русскую рулетку…
— Миссис Венебл это знает? Определенно знает?
— Она сообщила это по секрету дедушке и тете Салли — наверно, чтобы их утешить.
Я прошелся перед ней взад-вперед.