— Я думаю, и ей повезло не меньше, старшина.
— Вы очень любезны, мадам. У нас в Теннесси довольно много Монтгомери, и я заметил, что все они — любезные люди.
— К сожалению, это не всегда можно сказать о ньюпортских Монтгомери.
— Ну, что ж, — утешил ее старшина, — кое-кому вежливость нелегко дается.
— Совершенно верно!
Уилкинс принес новые карты, и скоро азартная игра нас захватила. Мы с Туанеттой то и дело переглядывались. Она занималась — или делала вид, что занимается, — не то починкой, не то перешиванием юбки.
Мы оба увидели, как мистер Монтгомери вышел из каюты на галерею. Он переоделся в бордовую вельветовую куртку. Несколько секунд он глядел на нашу теплую компанию. Ничто так не озлобляет задиру, как чужое веселье. Вот вам еще одно обобщение. Я мог поклясться, что миссис Монтгомери тоже знает о его присутствии. Повысив голос, она сказала:
— Тройка не берет! Старшина, нам надо подтянуться.
— Мадам, — сказал он, — я не сразу разыгрываюсь. Мы их еще разденем, извините за выражение.
Мистер Монтгомери медленно прошел по галерее и так же медленно спустился по широкой лестнице. Он остановился у бара, попросил бокал, сунул руку в один карман, в другой и вытащил флягу. Потом налил из нее в бокал и отошел к столику. Он сел лицом к нам и мрачно на нас уставился.
Я сказал себе: «Сваляет дурака».
Большинство пассажиров разошлись по каютам, но в баре еще оставалась большая группа пьющих, которая время от времени поднимала шум. Отчетливо послышались восемь ударов судового колокола.
— Полночь, — сказал старшина.
— Полночь, — сказал я.
Я взглянул на Туанетту. Не переставая улыбаться, она исполнила странную пантомиму. Она нагнулась вправо, едва не упав со стула, а потом выронила шитье из правой руки на пол. Я сразу понял.
— Вам играть, капрал Норт, — сказала миссис Монтгомери.
Игра продолжалась. Но тут мистер Монтгомери сунул руку в правый карман. Его жена встала.
— Извините меня, джентльмены, мне надо поговорить с мужем.
В эту секунду он выстрелил. Пробковый пыж попал мне в правое плечо и отскочил на стол.
Я упал со стула и замертво растянулся на полу.
— Эдгар! — закричала миссис Монтгомери.
— Капрал! — закричала Туанетта и бросилась ко мне. — Он ранен! Капрал! Капрал! Вы меня слышите?
Мистер Монтгомери тяжело дышал. Он согнулся пополам в приступе тошноты. Старшина подошел к нему и вырвал револьвер; потом отвел затвор и выкинул на стол патроны.
— Пукалки! — сказал он. — ПУКАЛКИ!
Туанетта хлопала меня по щекам.
— Капрал, вы меня слышите?
Я сел.
— Кажется, это был просто шок, мадам, — блаженно сказал я.
Рот у бармена раскрылся, как кошелек. Шумные кутилы ничего не заметили.
Миссис Монтгомери наклонилась к мужу:
— Эдгар, ты устал. Мы оба устали. Поездка была приятная, правда? Но утомительная. Ты был просто молодец. А сейчас, по-моему, тебе можно принять снотворное. Завтра мы об этом и не вспомним. Пожелай нашим друзьям спокойной ночи. Бармен, пяти долларов за мужа хватит? А вам, старшина, — моя доля нашего проигрыша; если будет излишек, пожертвуйте его вашей церкви.
Мистер Монтгомери поднял голову и озирался.
— Что случилось, Марта? Кого-нибудь ранило?
— Капрал Норт, вы не поддержите мистера Монтгомери с той стороны? Я сама донесу несессер, Туанетта. Вы мне не понадобитесь. Эдгар, не бери фляжку. Оставим ее этим джентльменам, которые любезно приняли меня в игру.
Мистер Монтгомери не нуждался в моей поддержке.
— Сэр, отойдите, пожалуйста… Марта, что случилось?
— Все твои детские проказы… Как ты нас насмешил… Направо, Эдгар… Нет, в следующую дверь. Спокойной ночи, джентльмены. Благодарю вас.
— Не нужен мне его револьвер, — сказал старшина, — и виски его тоже. Я дал зарок.
— И я, — сказал капрал.
— Утром ему отдам, — сказала Туанетта, пряча и то и другое в сумку с шитьем.
Капрал сгреб холостые патроны и сказал старшине:
— Пошли отсюда, пока не начались расспросы.
Бармен, наверно, нажал кнопку вызова вахтенных. К нам с Туанеттой подошли двое.
— Что за шум?
— А, вы об этом! — рассмеялся я. — Один пассажир расшалился, как школьник. Притащил летучую мышь из резины. Хотел напугать дам… Бармен, можно два стакана содовой?
— Что ни ночь, какой-нибудь номер, — сказал вахтенный и ушел.
Мы сидели вдвоем за столиком, глядя друг другу в глаза. Пара хороших глаз может вывести меня из равновесия. Глаза у миссис Уиллз были необыкновенные во многих отношениях. Во-первых, правый глаз слегка косил, что несправедливо считается изъяном; во-вторых, нельзя было сказать, какого они цвета; в-третьих, они были глубокие, спокойные и веселые. Нырнув в такие глаза, я не всегда отвечаю за свои слова.
— Простите, какого цвета у вас глаза?
— Некоторые говорят, что по утрам они голубые, а ночью карие.
Руки занимают меня почти так же. Позже я узнал, что Туанетта на пять лет старше меня. Ее руки ясно говорили, что в прошлом они занимались тяжелой работой — может быть, мыли посуду на кухне, — к тому же она, по-видимому, недоедала, и с ней плохо обращались. Она страдала, но во всех остальных отношениях — духовно и физически — преодолела эти испытания, выстояла. Для дружеских и любящих глаз грубость ее рук стала одухотворенной. Миссис Уиллз их не прятала.
— Простите за расспросы. Вы англичанка?
— Думаю, что да. Меня нашли.
— Нашли?
— Да, в корзине.
Я был в таком восторге, что эта удача вызвала у меня смех.
— А какие-нибудь предположения у вас?..
— Теодор, опомнитесь. Мне было меньше недели. Вы знаете Сохо?
— Это район Лондона, где много иностранных ресторанов и живут художники. Никогда там не был. — Я смутился. Понятно: приют; понятно: судомойка. Подобно Генри Симмонсу, она выбилась из самых низов лондонской жизни, но — в отличие от Генри — выговор свой исправила. Она говорила по-английски как леди, с легким иностранным акцентом. (Моя гипотеза была — стажировка в дамской парикмахерской, возможно, театральной… она узнала, каково иметь покровителей, — узнала достаточно, чтобы утвердиться в природной своей независимости: понятливая ученица.) Тонкая золотая проволочка протянулась между нашими глазами, и по ней бежали туда и сюда какие-то токи. Руки мы держали перед собой на столе, как примерные ученики. Но мои постепенно придвигались к ее рукам — плавно, как на планшетке спиритов.
