— Теперь я хотел бы, чтобы мисс Эдвина объяснила вам, как отразилась эта игра в русскую рулетку на судьбе вдовы мистера Теннисона.
Эдвина объяснила. Шеф подумал, а потом спросил:
— Могу я поступить так, как если бы дело касалось моей дочери?
— Мы на это и рассчитываем, шеф.
— Разрешите воспользоваться вашим телефоном? Я закажу междугородный разговор, пользуясь кодовым номером полиции. А вы тем временем можете продолжать беседу или, если хотите, помолчать.
Сначала он позвонил к себе на службу.
— Лейтенант, город Чеви-Чейз в Мэриленде находится на границе округа Колумбия. Выясните, пожалуйста, где там ближайший полицейский участок, номер телефона и фамилию начальника. — Он вынул записную книжку и все записал. Потом заказал междугородный разговор. Назвал свою фамилию, должность и кодовый номер. — Шеф, простите, что так поздно вас потревожил. Надеюсь, что не очень помешал… Тут у нас возник один вопрос, и мне надо вас спросить, что вам известно о майоре Джеймсе Майклисе. — Разговор длился минут десять. Шеф Дифендорф что-то записывал в книжку. — Благодарю вас, шеф Эриксон, и еще раз простите, что так поздно вас беспокою. Если вы мне пришлете данные, которые можно огласить, я буду вам очень признателен. Всего хорошего, сэр.
Дифендорф был доволен собой — и не зря.
— Леди и джентльмены! Два года назад майору Майклису было предложено покинуть местный клуб, который там называют «Президентским гольф-клубом». Он размахивал в биллиардной револьвером, требуя от других членов клуба сыграть с ним в русскую рулетку. Его исключили и из «Военно-морского клуба» в Вашингтоне. Очевидно, он становился все более и более неуравновешенным. А так как он происходит из влиятельной семьи, никаких сообщений об этом в вашингтонские газеты не просочилось. В прошлом году жена его возбудила дело о разводе. У нее взял интервью репортер газеты, выходящей в Такома-Парке, недалеко от ее местожительства. Одной из главных причин развода она назвала маниакальное увлечение мужа этой отчаянной игрой. Через несколько дней я получу официальные данные по этому делу. Надеюсь, что на душе у миссис Теннисон станет легче.
— И она выберется из этой трясины, — сказала Эдвина.
Через три дня утром я позвонил в «Девять фронтонов» и попросил Виллиса позвать к телефону миссис Теннисон.
— Миссис Теннисон редко бывает здесь по утрам, сэр. Она у себя во флигеле за оранжереями. — Он дал мне номер ее телефона.
— Спасибо, Виллис.
Сколько раз я бывал в «Девяти фронтонах», но даже не слышал, что у Персис есть отдельный дом. У нее были комнаты в доме деда, и она проводила там много времени, но, как выяснилось, больше бывала у себя, в коттедже «Лиственницы»; тут жил ее сын с няней, тут же находились ее книги и ее рояль. Вот еще пример той удушливой скрытности, которую культивировала миссис Босворт в доме отца. Упаси бог проронить лишнее слово, которое прольет свет на семейные дела. Действительно трясина.
— С добрым утром, миссис Теннисон.
— Здравствуйте, Теофил.
— Я оставлю у вас в прихожей кое-какие бумаги. Можно зайти сегодня часов в пять, чтобы обсудить их с вами?
— Конечно, можно. Но хотя бы намекните, что это за бумаги.
— Фредерик здоров?
— Да, спасибо.
— Когда-нибудь он будет рад узнать из официальных источников, что отец его покончил с собой не в припадке депрессии, а понадеявшись на удачу в глупой игре.
В пять часов я подъехал на велосипеде к ее дверям. Коттедж «Лиственницы» был построен в том же стиле, что и «Девять фронтонов», и часто именовался «флигельком». Уменьшительными вообще злоупотребляли в Ньюпорте. Дверь была открыта, и Персис вышла мне навстречу. На ней снова было полотняное платье, но на этот раз бледно-желтое. На шее висели бусы из светлого янтаря. Я не мог — и не очень старался — скрыть свое восхищение. Она привыкла видеть восхищение на лицах и ответила извиняющейся улыбкой, словно говоря: «Ну, что поделаешь!» Сынишка выглянул из-за ее спины и сбежал — маленький крепыш с огромными глазами.
— Фредерик стесняется. Сначала будет прятаться где-нибудь поблизости, а потом заведет с вами дружбу… Давайте лучше выпьем чаю, а потом обсудим ваши удивительные документы.
Меня провели в большую гостиную; через распахнутые высокие окна в нее вливался морской воздух. Я часто видел эти окна, проходя по Скалистой аллее. Две пожилые горничные хлопотали возле чайника, бутербродов и торта.
— Мистер Норт, это мисс Карен Йенсен и мисс Забет Йенсен.
Я поклонился:
— Добрый день. Добрый день.
— Добрый день, сэр.
— Ваше имя хорошо знают в этом доме, мистер Норт.
— По-моему, я имел удовольствие познакомиться с мисс Карен и мисс Забет у миссис Крэнстон.
— Да, сэр. Нас знакомили.
Как отметила миссис Крэнстон, я был весьма знаменитой персоной «в определенных кругах».
Когда убрали со стола, Персис попросила:
— Пожалуйста, объясните, как мне надо отнестись к этим документам и газетным вырезкам.
— Миссис Теннисон, скоро вы почувствуете, что атмосфера, в которой вы живете, меняется. Тем, кто со злорадством — именно со злорадством — приписывал вам некрасивую роль в смерти вашего мужа, теперь придется искать другую жертву. Вы перестали быть женщиной, которая довела мужа до отчаяния; вы — женщина, чей муж неосмотрительно выбирал друзей. Миссис Венебл получила копии этих бумаг; мисс Эдвина, которая бывает во многих здешних домах и всегда старалась вас защитить, делает все, чтобы воздух стал чище. Вы попали в положение многих дам, живших лет полтораста назад, чьих мужей убивали на дуэли из-за чепуховой ссоры по поводу карт или скаковой лошади. А сами вы ощущаете в себе какую-нибудь перемену?
— О да, Теофил, но с трудом в это верю. Мне надо привыкнуть.
— Давайте оставим этот разговор. — Я засмеялся. — Можете не сомневаться, что в данную минуту многие разговаривают о том же самом. Но я хотел поговорить с вами о другом. Только раньше… — Я встал. — Не могу видеть на пюпитре ноты и не полюбопытствовать, что тут разучивали.
Я подошел к роялю и увидел транскрипцию Бузони шести хоральных прелюдий Баха. Я взглянул на Персис. С той же «извиняющейся» улыбкой она пояснила:
— Дедушка очень любит Баха. Я готовлю эти прелюдии для наших зимних вечеров.
— На острове Акуиднек редко услышишь хорошую музыку. Я по ней изголодался. Не попробуете ли вы сыграть их при мне?
Она была по-настоящему хорошей пианисткой. Вполне созревшей для замка Штамс. Музыка развеяла память о злоязычии и снисходительном ханжестве, надежду заслониться земными утехами… Под ее пальцами зазвучали колокола «In Dig ist Freude»
[117]
, обрело голос смирение «Wenn wir in höchsten Nöten sein»
[118]
. Фредерик прокрался в комнату и сел под роялем.
