— Да, трибун, в частях так обычно и бывает.
Сабин засмеялся:
— Откуда знать это такому зеленому юнцу, как ты? Я уже служил в одиннадцатом легионе в Эфесе, когда ты еще сосал материнскую грудь.
— Так точно, трибун.
В этот момент Сабин вдруг осознал, что вся его военная жизнь была ошибкой и всегда диктовалась обстоятельствами, которые ничего общего не имели с карьерой. От скуки он начал тренироваться с Хереей, и это было началом. Потом, поскольку Херея стал его другом, он подружился и с его занятием, с военным делом, а когда надо было разыскать Елену, сделал следующий шаг. Сабин стукнул себя кулаком по лбу. Казалось, что Марс положил на него глаз и не дает снять броню и шлем. Он уже почти сделал это, но тут умер дядя, и он решил отомстить за его насильственную смерть.
А теперь прибыл сюда, должен был разыгрывать начальника и командира для кучки опустившихся солдат, показывать им, что такое римский трибун и что шутки с ним плохи. Но этим он займется завтра, а сейчас надо было навестить Ливиллу. Руф хотел побежать за ним, как преданная собачонка, но Сабин остановил его.
— Иди в казарму, Руф, и скажи остальным, что мне не нужно сопровождение.
Небо помрачнело, поднялся холодный резкий ветер, куда ни кинь взгляд — кругом безрадостная картина. На маленькой скалистой площадке чахла пара иссушенных летним солнцем кустов, отчаянно цепляющихся за скалистую поверхность. К югу открывался вид на долину с редкими виноградниками, но на расстоянии они казались такими же серыми, как сумрачное небо и бескрайнее море.
Тропа к дому Ливиллы немного поднималась вверх, и он прошел уже почти половину, когда позади послышалось покашливание. Сабин обернулся и увидел декуриона, приближавшегося к нему торопливой походкой.
— Трибун, трибун… — прохрипел запыхавшийся Кукулл, — тебе, наверное, незнакомы здешние правила, но никому независимо от ранга не разрешается разговаривать с пленницей один на один, никому…
— Декурион! — рявкнул Сабин. — Ты обязан стоять по стойке смирно, когда обращаешься ко мне! Кроме того, меня не интересуют твои правила! Уже давно существуют другие, о которых мне сообщил император лично. Завтра на утренней перекличке вы все о них узнаете. Ты свободен!
Единственный глаз декуриона светился ненавистью, но он выполнил приказ и отрапортовал:
— Слушаюсь, трибун!
Охрана у двери в дом с любопытством разглядывала Сабина.
— Я ваш новый начальник, трибун Корнелий Сабин. Завтра на перекличке вы узнаете о новом порядке. Пока я разговариваю с узницей, прогуляйтесь вокруг дома на расстоянии не меньше тридцати локтей. Понятно?
— Понятно, трибун!
Сабин постучал в обитую железом дверь, и она приоткрылась.
— Кто это? — услышал он голос из глубины дома.
— Трибун Корнелий Сабин, госпожа, назначенный императором на место Приска. Могу я войти?
— Пусть войдет, Миртия!
Рабыня пропустила его в дом. Небольшое помещение было уютно обставлено простой мебелью; первое, что бросалось в глаза, — полки с книгами.
— Да, ты устроила здесь настоящий кабинет ученого, госпожа.
Ливилла сидела у окна, разглядывая гостя.
— Мы случайно не знакомы, трибун?
С гладко зачесанными волосами, в простом платье, Ливилла едва ли выглядела привлекательной, но ее большие, умные глаза излучали силу и самоуверенность.
— Не то чтобы знакомы, мы встречались за обедом у императора.
— Ах да, тот самый молодой, старательный трибун, который так хотел на службу к императору.
— Если у тебя сложилось такое впечатление, госпожа…
— Здесь нет никакой госпожи, трибун, а только пожизненно сосланная Юлия Ливилла, которая проклинает свою судьбу за то, что родилась сестрой чудовища.
Сабин не стал развивать тему.
— Возможно, ты бы с большим удовольствием стала моей сестрой? Мой отец хранитель библиотеки, и такая любительница чтения, как ты, была бы для него желанной дочерью.
Ливилла улыбнулась, и показалось, будто лицо ее озарил луч света.
— Ах, трибун, я бы с радостью на это согласилась, тогда мне бы не пришлось сидеть здесь. Ты разговариваешь со мной один, а это запрещено. Не боишься, что император заподозрит тебя, как Авла Приска? Кстати, что с ним стало?
— Пепел, — кратко ответил Сабин.
— Можно было и не спрашивать. Что ж, Сабин, ты все исполнишь лучше, как верный слуга своего господина.
— Надеюсь, Юлия Ливилла. Я могу сообщить тебе, что император проявил милость и изменил строгие предписания. Ты можешь покидать дом, когда захочешь. Охранники будут сопровождать тебя, но на расстоянии. Мне разрешено навещать тебя и разговаривать с тобой, когда ты захочешь, а также передавать твои письма, которые я прежде должен тщательно проверять. Если тебе нужна еще одна служанка…
— Нет, моей верной Миртии мне достаточно. Все равно следующая служанка будет шпионкой. Но все же братишка здорово облегчил мне существование — вопрос только, с какой целью. Удовольствие он вряд ли хотел мне доставить. Кстати, как идут дела у божественного повелителя мира, с которым Юпитер говорит, как другие со своим поваром?
— Сенат в страхе дрожит, народ радуется.
— Ему плохо придется, когда однажды задрожат все.
— У тебя есть еще вопросы или пожелания?
— Нет, трибун, я рада, что ты здесь. Приск был глупее и скучнее тебя; он заслужил свое место в урне.
— Возможно, ты права, Юлия Ливилла, я не знал его. Можно, я завтра навещу тебя в полдень? Мы могли бы вместе прогуляться.
— Хорошее предложение, трибун. Итак, до завтра!
«Она скучает и рада любой перемене, — думал Сабин. — Конечно, она хочет прощупать испытать меня, а я ее. — Только не перестараться, — принял он решение. — Потребуется время, чтобы сломать ее недоверчивость и дать понять, что мы оба хотим одного».
Заговор Папиния страшно взволновал императора; даже когда он был раскрыт и все участники схвачены, он долго не мог успокоиться. Если личные мотивы Агриппины и Лепида были ясны, то причины нового заговора оказались для него непостижимы. Они признались, что хотели предотвратить превращение принципата в монархию, потому что он, Гай Цезарь, ведет себя как настоящий монарх, который ни с чем и ни с кем не считается, а сенат превратил в стадо угодливых подпевал.
Калигула не понимал этих людей. Разве сенаторы при Августе и Тиберии не были послушными помощниками принцепса? Это Август, его высокочтимый предшественник, отобрал власть и значение у сената, которыми они владели в дни Республики, а он, Гай Цезарь, просто продолжил традицию. Каждый знал, что только так можно было предотвратить гражданскую войну, потому что сенаторские семьи постоянно враждовали между собой, а поле их битвы называлось Римом. Основанный Августом принципат положил этому конец раз и навсегда. Такие аргументы представил Калигула в монологе с самим собой, а Цезония была его единственной молчаливой слушательницей.
