— Нет, я сам навещу его.
В развевающейся тоге Калигула быстро прошел мимо охраны, пересек сады и колоннады, не обращая внимания на согнувшихся в низком поклоне слуг. Рабочее место Протогена находилось в старом мрачном здании времен Республики, где заседал и императорский суд. При появлении Калигулы все забегали и засуетились, поскольку никто не мог припомнить, чтобы император когда-нибудь заходил сюда. Дверь оказалась заперта, и Калигула приказал личной охране сломать ее.
Помещение было прибранным, и все выглядело как всегда. Калигула собственноручно переворошил свитки с актами, но не смог найти нужного.
— Список! Список! — визжал император. — Где список?
Собрались несколько человек из суда. Один из них отважился на ответ:
— Мы не знаем, император. Протоген никому не разрешал вмешиваться. Возможно, он еще придет…
— Он никогда не отсутствовал без предупреждения, его всегда можно было найти в любой момент, днем и ночью. Проверить его дом!
Там обнаружили следы поспешного отъезда. Не хватало одежды, обуви и многого другого, что могло потребоваться человеку в длительном путешествии. Слуге он только сказал, что по поручению императора должен надолго уехать.
Калигуле оставалось лишь смириться: Протоген, добросовестный контролер черных списков, исчез, а вместе с ним и важные документы.
Геликон мертв, Протоген сбежал. Император с болью ощутил, как не хватает ему двоих друзей — нет, не друзей, помощников. У него была превосходная память, у Протогена — еще лучше. Правда, он вел списки, но имена казненных, узников, подозреваемых, а часто и членов их семей он держал в голове и никогда не ошибался.
Почему он сбежал? Как и Геликону, ему нечего было бояться. Калигула доверял им так, как никому другому, и никогда не жалел об этом, хотя обстоятельства смерти Геликона вселяли подозрение. Не заметил ли чего-нибудь странного в поведении Протогена Каллист?
Толстый секретарь с сожалением поднял руки.
— Нет, император, но я не часто имел с ним дело.
«Пусть анонимное предупреждение и написано мной, — подумал он со злорадством. — Вот ты и потерял обе свои опоры, Сапожок. Теперь у тебя остались только светловолосые пустоголовые германцы, но они — это всего лишь инструменты, которыми может воспользоваться и другой».
Калигула бросился обратно в свои личные покои. Там находилось нечто напоминающее рабочий кабинет, которым он изредка пользовался, чтобы в тишине сделать кое-какие личные записи.
— Вон! Встаньте у дверей! — приказал он охране.
Дрожа от волнения и нетерпения, он открыл чернильницу, взял чистый папирус и написал большими буквами «Gladius» — Меч. Придавив край свитка золотой фигуркой Венеры, взял второй и аккуратно вывел «Pugio» — Кинжал. Меч и кинжал — этими двумя словами он хотел удержать то, что исчезло вместе с переписчиком приговоренных к смерти. Он сам себе дивился, как много имен хранилось в его памяти — имен, которые давно должны были быть написаны на погребальных урнах. Они оказались в списке, озаглавленном словом «Меч», под словом же «Кинжал» выстроились имена подозреваемых, против которых следовало выдвинуть обвинение. Это была увлекательная игра — обдумывать, в какой список поставить то или иное имя. При этом он представлял, чем мог заниматься человек, чью судьбу он решал в эту минуту. Например, Аппий Галл, который никогда не открывал в сенате рта, но Калигула читал мысли по его лицу. Этот толстый сенатор каждый день желал ему кинжала в грудь или яда в вино, но только вида не подавал. Ни одного двусмысленного замечания, ни одного проявления неуважения, ни одного противоречия — ничего, к чему можно было бы придраться. «Но что-нибудь обязательно найдется», — решил император, и Галл попал в список «Меч». Калигула представил, как толстяк уютно расположился у себя дома в ожидании ужина. Возможно, он хотел отведать поросенка в вине — ведь у этих людей не было фантазии, — и вот мечтал об этом поросенке и не знал, что уже рубят деревья для костра, на котором сожгут его труп, не знал, что собирается поужинать, возможно, последний раз на свободе. «Я не только Юпитер, я еще и фатум для многих людей, — эта мысль обрадовала Калигулу. — Это значит: наша жизнь — меч в руках судьбы».
Калигула злорадно рассмеялся и вписал еще два имени в список, помеченный словом «Меч». Он не знал близко этих людей, только помнил, что оба стоят во главе благородных семей. Судьба настигла вас, друзья, и ни один бог вам не поможет.
Император отложил перо и наслаждался чувством абсолютной власти, которого уже давно не испытывал.
36
Паблий Петроний, легат Сирии, много раз в своей жизни попадал в сложные ситуации, но знал, что выход из них всегда можно найти. Однако на этот раз он такого выхода не видел. Какие компромиссы мог он предложить иудеям? Они хотели всего или не желали ничего, и Петроний, который хорошо знал их религию, понимал, что они не могут, не должны действовать по-другому, если не хотят прогневить своего Бога.
Со дня разговора с иудеями в театре Тиберия Петроний много раз пытался найти пути согласия с ними, но все напрасно. Он говорил с верховными жрецами, фарисеями и саддукеями, описывал трудности своего положения, объяснял, что если здесь он — господин, то в Риме — раб. В ответ его противники сочувственно качали головами, и несколько раз легат думал, что близок к решению проблемы, но они опять предлагали свое: выполнение принудительных работ, деньги, переселение и, в конце концов, бросили на весы свою жизнь и жизнь своих близких.
Паблий Петроний был близок к отчаянию. Между тем со дня его приезда прошло уже две недели, а к сбору урожая люди до сих пор не приступали.
Петроний, несмотря на отчаянное положение, сохранил ясность ума и понимал, что у него есть только три возможности: он мог установить статую, применив силу, понимая, что за этим последует мятеж, броситься на меч или уступить иудеям, приняв на себя ответственность за последствия.
Легат выбрал последнее и созвал собрание. Снова евреи заполнили театр до отказа, и снова к ним вышел Петроний и ждал, пока стихнет ропот.
— Иудеи! Я римлянин, а значит, принадлежу к воинственному народу. Мужество с давних пор считается у нас одной из главных добродетелей, и вы показали мне, в какой степени обладаете им. Я долго размышлял и решил последовать вашему примеру, ведь, для того чтобы нарушить приказ императора, требуется много мужества. Возможно, мне удастся с помощью вашего бога переубедить Гая Цезаря, и я буду первым, кто обрадуется вашему спасению. Если нет, тогда я готов отвечать за последствия, и утешением мне будет сознание того, что я не совершил несправедливости. Да помогут нам ваш и мои боги — покоримся их воле.
— Благослови тебя бог, праведник!
— В сердцах иудеев ты всегда будешь на почетном месте!
— Да спасет тебя бог, Петроний!
Под такие выкрики легат покинул театр, в тот же день отправился в Птолемею и собрал там свои войска. Он знал, что многие центурионы не одобряли его решения, но каждый из них получал один и тот же ответ:
