Не могла же она признаться в том, что ей пообещал Калигула! Оставалось только встать на сторону мужа и ждать лучших времен.
В противоположность Макрону Кассий Херея принадлежал к многочисленному большинству людей, которым смена правителя принесла счастье и удовлетворение. Он был готов идти за нового императора в огонь и воду, к тому же Херее была дарована возможность лично предстать перед ним.
Спустя несколько дней после повышений в армии Калигула распорядился представить ему новых центурионов и трибунов. Он знал, что от верности этих людей при определенных обстоятельствах зависит его жизнь, и не хотел упустить ни единого шанса, чтобы укрепить в их рядах свою популярность. Для каждого он нашел хвалебные слова, и, когда дело дошло до Хереи, который стоял перед ним навытяжку, император сразу понял, ведь он предварительно очень внимательно изучил списки, что это тот самый заслуженный солдат из плебеев.
— Ты долгое время служил в легионе моего отца и уже тогда отлично себя проявил. Я прекрасно помню твое имя.
— Кто был удостоен чести служить Германику, никогда этого не забудет и верность ему передаст тебе, император.
— Хорошо сказано, Кассий Херея. Любой император почтет за счастье иметь таких солдат, как ты.
Как легко давалась ему такая ложь — ведь он нуждался в этих людях как в инструменте, который всегда под рукой. А какой же хороший ремесленник небрежен со своим инструментом? Калигула с трудом подавил желание отпустить очередную колкость по поводу высокого голоса великана Хереи.
«Геркулес-то он Геркулес, а голос как у грудного младенца», — подумал Калигула и обратился к следующему.
Луций Анней Сенека не мог забыть встречи с Ливиллой. Как многие в Риме, он, конечно, знал, что брак ей был навязан Тиберием. Сестра Калигулы произвела на него впечатление женщины, оказавшейся по недоразумению в руках недостойного. О Марке Виниции он знал только, что тот происходил из благородной семьи, владеющей землей где-то в провинции.
Сенека как раз закончил свое исследование «О душевном покое» и хотел одну из первых копий послать Ливилле, но затем передумал.
— Я сам передам ей свое сочинение. Потом мы сможем немного поболтать, а может быть…
Мысли его забрели далеко, но ясный трезвый ум быстро переключился на действительность. Он отправил Ливилле письмо, в котором спрашивал, сможет ли она его принять и если да, то когда. Ответ не заставил себя долго ждать. Ливилла сообщала, что поэт и ученый всегда и для нее, и для ее мужа желанный гость. Сенека горько усмехнулся. Как добропорядочная римлянка, она тут же ссылается на мужа. Он решил, что отправится к ним через день, и уже настроился на пустую беседу с Марком Виницием. Но все получилось по-другому, и этой встрече суждено было изменить его дальнейшую жизнь.
Слуга провел Сенеку в приемный зал красивого просторного дома. Там его встретила Ливилла. Она приветливо улыбалась.
— Мой муж просит его извинить, он не хотел пропускать один очень важный симпозиум.
Сенека почувствовал поднимающуюся волну светлой радости.
— Да, симпозиумы иногда бывают и вправду очень важными.
С легким поклоном он протянул Ливилле свое новое сочинение.
— Я решил, что будет лучше их скрепить и переплести — в последнее время многие стали отдавать предпочтение таким книгам, а не свиткам. Читать намного удобнее.
— Я неплохо справляюсь и со свитками, — сказала Ливилла и пролистала несколько страничек. Одно место ее заинтересовало, и она прочла вслух: «Как обрести устойчивое и благодатное состояние духа? Как научиться правильно оценивать себя, как с наслаждением рассматривать собственное творчество, не разрушив потом полученную радость? Как сохранить это спокойствие, не поддаваясь ни приступам чрезмерной радости, ни меланхолии?»
Женщина подняла глаза и вопросительно посмотрела на Сенеку:
— И ты нашел ответы на все эти вопросы?
— Надеюсь. Возможно, они подходят не для каждого, но многим моя книга будет полезна.
— И конечно, женщинам? Или ты писал только для мужчин?
— Я мужчина и могу воспринимать и чувствовать только как мужчина, но надеюсь, что и женщины найдут здесь много интересного.
Ливилла прошла вперед, и они оказались на широкой крытой террасе, откуда открывался вид на маленький ухоженный сад.
— С того дня, как я увидела тебя на поминальном ужине, мне интересны не только сами сочинения, но и их создатель. Возможно, я говорю слишком откровенно, забываю придерживаться строгих старых римских правил. Они настоятельно рекомендуют замужней женщине избегать в отсутствие супруга общения с мужчинами, если таковые не являются родственниками. Ведь так? Я не могу пожаловаться на своего мужа, он обходителен и внимателен ко мне, но нам нечего сказать друг другу. Меня считают замкнутой и неразговорчивой… Брат подшучивает надо мной. Но я молчу из чувства пресыщения, Сенека. Если нечего сказать, длинные разговоры неуместны.
— Философия учит действовать, а не разговаривать. Об этом говорится в одной из моих книг.
— Что же должна делать женщина? Это право мужчин — творить жизнь за стенами домов и определять нашу женскую судьбу. Один мужчина, император Тиберий, мне этот брак навязал, и только другой мужчина, мой правящий брат, в состоянии его расторгнуть.
— И все-таки ты можешь действовать, Ливилла, можешь создать свой собственный мир.
— Я это и сделала. Мой мир — книги.
— Мир из пергамента…
— И это говоришь ты, поэт и философ?
Что-то заставило Сенеку ответить не словами, а действиями. Он наклонился к Ливилле, обхватил обеими руками ее голову и страстно поцеловал.
Она освободилась из объятий:
— Не здесь и не сейчас, мой друг.
— Это обещание?
Она засмеялась и нежно посмотрела на него:
— Можешь думать как хочешь. А теперь пойдем со мной, я покажу тебе свою библиотеку.
В тот вечер во дворце Тиберия Калигула поглядел вслед удаляющемуся Сенеке. Император был горд своим сравнением его стихов со штукатурной смесью без извести, но все-таки не чувствовал себя полностью удовлетворенным. Ученый ничего не сказал и не сделал такого, в чем можно было бы усмотреть неуважение или двусмысленность, но его голос прозвучал странно… Калигула не стал развивать эту мысль. Он выпил вина и почувствовал блаженство легкого опьянения. Император удовлетворенно оглядел своих гостей, наслаждаясь мыслью, что может словом изменить судьбу любого. Одному отрубить голову, другого сделать сенатором, третьего отправить в пожизненную ссылку или отобрать у него жену.
— Как пожелаю! — громко сказал он. — Все по моему желанию, — и засмеялся.
Клавдий присоединился к нему и проговорил сквозь смех:
— Я р-р-ад, что у т-т-ебя в-все х-х-хорошо, Гай.
