Пришло время, весь подобрался Копейка, всмотрелся в линию берега и, опять найдя нужный знак, направил ладейку в открытое море; и пояснил: слева осталась Кандалакшская губа, а впереди будет Лапландия.
Землю увидели уже на следующий день: берег был кое-где еще покрыт снегом, а лес уже сбросил с себя снежный покров. Чем дальше продвигались на восток, тем меньше становилось лесов и болот и тем выше поднимался берег. Редкие холмы сменялись горами. Горы эти, как будто полки мифических великанов, приходили к морю откуда-то из середины Лапландии и были все выше и мрачнее. Безотрадное зрелище: серые камни, мхи, снега. И ветер, ветер… Облака в небесах были такие же серые и угрюмые, как горы, – словно отражение гор. Изредка встречались небольшие селения карелов или лопарей: то приземистые избушки с покатыми крышами, то остроконечные коты самоедов. Раза два видели невысокие деревянные церковки с крестами на крышах. Там поблизости обитал люд православный. Все селения лепились к руслицам мелких рек и иногда прятались между холмами так искусно, что с моря их было нелегко разглядеть.
В устье реки Поноя встретили много лопарей. И провели среди них несколько дней, пока на море бушевал шторм. Эти лопари были в большинстве христиане; некоторые из них не без гордости заявляли, что в веру Христову их обращал собственнолично преподобный Трифон из Печенгского монастыря – самого северного монастыря России. Имя Трифона лопари произносили едва ли не с благоговейным трепетом, как имя величайшего на Мурмане человека, как имя святого. Но ни Месяцу, ни иноку Хрисанфу, ни остальным в ладейке это имя ничего не говорило. Однако они, дабы не обидеть гостеприимных хозяев, отзывались о Трифоне с почтительностью.
Далее берег повернул строго на север, изрезался, образовав мысы и заливы. Пустынный и сумрачный с грязно-белыми языками снегов в ложбинах, с частыми нагромождениями камней, он время от времени оживлялся видом летних пристанищ поморов, прибывших сюда на промысел рыбы – сельди, трески, палтуса. Избушки рыбаков, построенные из чего попало – из остатков кораблей, обломков весел, из кривого чахлого леса, камня, – присыпанные, укрепленные со всех сторон песком и щебнем, были истинным детищем промыслового берега Лапландии. Только здесь и можно было встретить такие, и без них пустыню Лапландию трудно было бы отличить от других пустыней, каких немало в северном тридевятом краю земли.
Когда дошли до полуострова Святой Нос, кормчий Копейка причалил к берегу в одном, хорошо известном ему месте, и сказал, что нужно переждать здесь несколько дней и хорошенько помолиться, иначе мыс, своенравный и блажной, не пропустит их – столкнутся у мыса приливы и отливы и ввергнут ладейку в бездонную пучину, как уже ввергали многих спешащих, не желающих преклонить свои колена. Правду сказал Копейка – беспокойно было на море даже в солнечный день, тревожило душу каким-то неизъяснимым светом, исходящим от его волн. Кормчий остался молиться; с ним брат Хрисанф, а также Михаил и Фома; казалось им, обрели в молитве спокойствие. А Иван Месяц и Самсон Берета пошли узким перешейком на другую сторону полуострова, где река Иоканга несла свои воды в залив. Однако до Иоканги оказалось значительно дальше, чем это представлялось им поначалу. Только на следующий день они достигли ее и, разувшись, омыли в ней уставшие ноги. Потом поднялись на несколько верст вверх по течению, чтобы осмотреться, ибо дальше берега они не знали Лапландии. И тут увидели впереди себя человека, который, не замечая их, в глубокой задумчивости сидел на берегу реки и следил за быстрым бегом ее вод. Телом невелик был сей человек, черноволос, лохматенек, одежонку имел обветшалую; по всему было видно – лопарь. Река возле него шумела, заглушала все иные звуки, и потому приблизились к нему незамеченными. А как услышал все же лопарь хруст камешков под ногами, так обернулся и, испугавшись, бросился бежать. Но догнали его Месяц и Берета, посадили на землю, где остановили, и дали глоток вина.
Как захмелел лопарь, так и растаяли его страхи. Россиян, которых только что боялся, назвал православными братьями и сам назвался. Имя его было Поавила-Выхча, что означало по-местному, по-саамски, Павел с Выхчи. А Выхча – это один из притоков Иоканги.
Поавила сказал:
– Там высокие горы. Там руки поднимешь – и будешь небо держать на руках…
А Месяц и Самсон поверили, закивали. Сказали:
– Мы слышали, что много чудес есть в этой земле – не только речки да камни.
– Много чудес, много чудес!… – не мог не согласиться Поавила-Выхча. – Олени есть, рыба есть, человек есть…
Так за разговором и россияне выпили вина, и тоже захмелели. В знак завязавшейся новой дружбы Иван Месяц обменялся с Поавилой нательными крестиками. И лопарь, добрая открытая душа, пригласил друзей своих погостить к себе в становище, которое находилось двумя верстами выше по руслу Иоканги. Однако Месяц и Берета отказались, потому что им пора было возвращаться к судну; но прощались с Поавилой не надолго, им пришлись по душе эти места, и решили задержаться здесь.
Святой Нос обошли благополучно. Кормчий Копейка был настоящий кормчий. Однако и с ним натерпелись страхов, когда в час прилива могучее течение повлекло ладейку в залив, грозя разбить ее об острые скалы, – едва отбились от этой стремнины, и весла пустили в ход, и искали парусом ветра. Уже потом, по спокойной волне завели судно в тихую бухту
Вначале поселились в приземистой избушке промышленников, слегка подновив ее и обустроив кое-каким скарбом, перенесенным из ладейки. И до конца лета ловили рыбу: сельдь и палтус солили в глубокой яме, а тресковые тушки сушили на берегу. Кое-что из заготовленного удачно продали поморам, возвращающимся к осени домой, часть рыбы оставили себе на зиму и еще одну часть отдали самоедам. С приближением холодов и льдов ладейку вытянули воротом на берег и подложили под днище городки. Сами поселились в большом становище самоедов в одном из котов гостеприимного Поавилы-Выхчи. Жилище их было устроено из кривых жердей лапландской березы, из китовых ребер и позвонков, снаружи обшито берестой и тщательно выложено кусками дерна. Таков кот – с кострищем посередине и с дымовым отверстием наверху. Ели то, что ели лопари: рыбу и оленину. И одевались в лопарское, и говорили на их языке. А когда впервые увидели празднество лопарей и их танцы, когда услышали их песни, поверили тому, что все лопари немного колдуны. Рождество Христово россияне справляли просто: вышли из душного кота наружу, бросились в глубокий снег и лежали молча, навзничь, друг возле друга, и следили за мерцающими в небесах сполохами сияния.
Было однажды, подходили к становищу финны из верховий Иоканги, хотели забрать у лопарей оленей и рыбу. Держали те финны в руках большие кривые ножи. Лопари очень испугались и страшно закричали. На этот крик вышли из жилищ россияне. А были они все к тому времени заросшие черными и русыми бородами, одетые в шкуры – ростом большие, много больше лопарей, и видом грозные; но инок Хрисанф был самый большой и выглядел самым грозным, ибо его черная с проседями борода начиналась от глаз. Финны не решились напасть на становище и ушли. А россияне еще ходили за ними по следу и в одном месте настигли их, и стреляли в них из пищалей-ручниц – опасались за ладейку. Никого из тех финнов не задели – крови не видели на снегу, – однако нагнали на них премного страха и наладили грабителей в дальний путь. Лопари очень радовались и благодарили россиян за защиту. Говорили, что раньше, когда они ставили свои берестяные жилища по берегам реки Колы, к ним часто приходили финны и мурмане и многое забирали: оленя, шкуры, рыбу, собак, женщин, моржовую кость. Тогда лопари Поавилы-Выхчи перенесли свое становище на реку Печенгу к русскому монастырю и там из рук Трифона, доброго пастыря, приняли православие. Но все равно приходили грабить их чужие люди: то финны, то мурмане – сами ленились промышлять, не имели своих котов, забыли своих жен, искали легкой жизни, бродили там, куда ноги несли, и кормились от грабежа. Обходили стороной русский монастырь и ломали жилища саамов. Принуждены были бежать саамы на восток, на родину Поавилы, на речку Выхчу. Здесь воли было больше, но меньше корма оленям. Однако и сюда добрались недобрые люди, стращали ножами простодушных лопарей. Теперь радовались лопари – не скоро вернутся грабители.
