Линия берега сильно изменилась. Теперь это были сплошные фьорды; и в отличие от Варангер-фьорда – очень узкие и глубокие, с берегами, изрезанными, в свою очередь, еще более мелкими заливами. Здесь полуостров можно было принять за остров и наоборот; здесь по незнанию можно было легко заблудиться или разбить судно о какой-нибудь подводный камень. Горы поднялись намного выше, чем в Лапландии, обрывистые склоны фьордов все чаще становились отвесными – головокружительной высоты серые стены без единого уступа уходили в темно-синюю глубину вод и терялись там. А поверхность воды во фьордах часто была гладкая и неподвижная, как поверхность льда. От чьего-нибудь крика или от ружейного выстрела между скалами долго бродило эхо… Кое-где уже встречался странфлат – Андрее показал на узкие прибрежные долины. Он сказал, что Норвегия большая страна, однако из-за обилия гор в ней осталось мало места для людей – выручает странфлат, люди селятся у самого моря. И действительно, то тут, то там попадались на глаза небольшие норвежские поселки; одни из них стояли на берегу, другие лепились к горным склонам.
Возле мыса Нордкап неожиданно встретились с двухмачтовым шведским судном «Уппсала». Тойво Линнеус сказал, что «Уппсала» – такой же капер, каким был «Опулентус», и что они вместе охотились за британскими караванами, идущими в Россию. Еще штурман сказал, что здесь, у мыса Нордкап, каперы часто поджидают купцов:
– Юго-западнее много островов. И среди них торговым кораблям легко скрыться. Но Нордкап никому не миновать. Само Провидение толкало «Уппсалу» в руки россиянам: шведские каперы и не подозревали о подмене команды на «Опулентусе», они высыпали на палубу и, собравшись у фальшборта, являли радость криками и пальбой из ружей. Здесь Линнеус пояснил: радость на шведском судне велика оттого, что во время последнего боя с британцами каперы в тумане утеряли друг друга, и, вполне вероятно, – на «Уппсале» считали «Опулентус» погибшим.
В этих водах в летнее время преобладает восточный ветер. Также и в тот день ветер благоприятствовал «Юстусу». Выражаясь точным языком моряков, когг шел правым галсом курсом в бакштаг – и это было серьезное преимущество вкупе с преимуществом внезапности, и на это очень рассчитывал Месяц, поскольку понимал и слабые свои стороны – малочисленность и не-обученность команды «Юстуса». С одобрения Линнеуса Месяц поступил так: он оставил «Уппсалу» с подветренной стороны и, когда корабли поравнялись корпус в корпус, приказал произвести залп левым бортом. Семь средних пушек когга выстрелили почти одновременно. А так как суда сошлись очень близко, то орудийная атака стала атакой в упор и наделала на «Уппсале» бед. Там была сломана одна мачта, перепутано и изорвано оснащение, в двух местах проломлен фальшборт, а палуба оказалась словно перепахана плугом; по крайней мере, четверо из команды были ранены или убиты, остальные же в панике метались по кораблю. На «Уппсале» не понимали, почему «Опулентус» открыл огонь; да и не время там было искать понимания – каперы бросились к трюму, из которого внезапно повалил густой дым. Только после того, как приладили к делу помпу, сумели затушить возникший на судне пожар.
Тойво Линнеус был доволен едва ли не больше самих россиян. Он сказал Месяцу, что даже Даниелю Хольму редко удавалась такая великолепная атака:
– Вот вам и сухопутная Россия!…
Потом штурман сказал, что совсем немного нужно для того, чтобы добить капера залпом с правого борта, – для этого лишь следует незамедлительно сделать поворот через фордевинд. Россияне, окрыленные первой удачей, готовы были атаковать вторично, однако замешкались с парусами, и поворот у них не получился. Время оказалось потеряно, на «Уппсале», покончив с переполохом, приготовились к бою. И Месяц не стал рисковать, памятуя о том, что на «Юстусе» всего двенадцать человек.
После Нордкапа взяли курс на юго-запад. По-прежнему дул попутный ветер – ровный и умеренный. Дни еще были длинными и погожими. Легкое волнение не причиняло беспокойств тем, кто с непривычки был расположен к морской болезни.
В каюте господина Хольма, в небольшом продолговатом ларце самшитового дерева Иван Месяц нашел грамоту, скрепленную вислой королевской печатью и подписанную собственноручно Эриком, королем шведским. Эта грамота свидетельствовала, что Даниель Хольм, верноподданный шведской короны, в целях безопасности короны и государства имеет право останавливать все суда, идущие вдоль берегов Швеции и Финляндии, и производить досмотр грузов на этих судах, в случае же сопротивления топить их; также он имеет право задерживать где бы то ни было любые корабли, доставляющие грузы во враждебные Швеции страны или вывозящие грузы из этих стран. Тойво Линнеус, увидев самшитовый ларец в руках у Месяца, сказал, что если бы россияне смогли получить от своего государя такую бумагу, именуемую каперским свидетельством, то это обеспечило бы им известную неприкосновенность со стороны властей разных морских государств.
– Эта бумага, – сказал штурман, – отличает капера от корсара. Действия у них одни, но каперы исполняют службу, а корсары занимаются разбоем на свои страх и риск. Каперы вправе ожидать почестей от государя, корсары же страшатся виселицы в каждом порту. Даниель Хольм очень дорожил этой бумагой; и из сего ларца, который легко умещается на ладони, он, старый скряга, вытянул столько серебра, что, пожалуй, мог бы уж купить небольшой городишко…
Дальнейшее плавание проходило среди островов. Здесь, у изрезанных фьордами берегов Северной Норвегии, островов было множество – малых и больших, а также скал-шхер, – они исчислялись тысячами. Гористые, покрытые лесами или редким кустарником, заселенные людьми или пустынные, освященные скромными, выстроенными из дерева протестантскими церквями, с отарами овец и стадами коз на низменных пастбищах, а где-то – дикие и мрачные, царства каменного хаоса, царства непуганых птиц – все острова вместе с бесконечным лабиринтом проливов между ними являли собой необыкновенное зрелище, заставившее россиян восхититься. Андрее сказал, что даже в самые сильные и продолжительные штормы здесь, среди островов, вода тихая, поэтому все, кто водит суда, водят их этими проливами. И действительно, «Юстусу» повстречалось немало мелких норвежских судов. То были местные рыбаки, и они не искали встреч с черно-белым коггом, о котором в этих водах ходила дурная слава; норвежцы либо спешили укрыться за ближайшим мысом, либо сворачивали в первый попавшийся пролив. После Тромсё в одном узком проливе встретили пять судов покрупнее – двоих датчан и троих немецких купцов. Разминуться не могли, даже если б очень желали. А купцы желали этого, ибо на встреченном ими корабле, как ни старались, не могли разглядеть ни одного вымпела или флага, – судно же, не заявляющее о своей принадлежности, казалось им по меньшей мере подозрительным. Купцы дали коггу дорогу, а сами, выстроившись в тесный ряд – кильватерную колонну, – изготовили пушки к бою. На палубах у купцов царило волнение. Тогда Андрее заговорил с купцами по-норвежски и сказал, что когг под названием «Юстус» следует из Вар-дё в Тронхейм к Большому Кнутсену. На это ему ответили, что хорошо знают Большого Кнутсена; к тому же его видели недавно в Бергене, где ему удалось за хорошую цену сбыть одному ростокскому немцу тридцать бочек сельди. Еще сказали купцы, что идут они из Бергена в Тромсё с грузом пшеницы, а в Тромсё хотят взять рыбу… По тому, как купцы обо всем, не таясь, рассказали, было понятно, насколько они радовались увидеть в «Юстусе» дружеское отношение. И хотя среди них были господа-датчане, привыкшие заноситься перед норвежцами и считавшие норвежца черной костью, но и они при виде семи закрытых портов по левому борту и предполагая, что в портах таятся пушки, а не тыквы, не сочли за унижение общаться с норвежцем на его языке. Тойво Линнеус приятельски сказал Андресу: – Страх делает господ снисходительнее и сговорчивее. Я видел, как очень богатые и очень высокомерные датские купцы и сановники ползали на четвереньках по палубе «Опулентуса» и молили каперов о пощаде на всех известных им языках – в том числе и на норвежском…
