– И здесь «Сабина»!… – не без волнения воскликнул Морталис. – Как будто нет в этом море уголка, где бы гнусный убийца не чувствовал себя хозяином и не оставил свой след… Наступит ли для него вообще час возмездия?..
Потерпевшим датчанам дали еды и горячего питья и предложили высадить их на берег Эзеля, который был виден вдалеке. Но датчане сказали, что им больше нечего делать в Аренсбурге, так как все, ими здесь заработанное, налипло на лапы безжалостного паука и с каждым мигом уходит все дальше на юг под парусами «Сабины». Моряки эти были не из слабых, и если бы они не оказались застигнутыми врасплох, то, конечно, сумели бы достойно противостоять каперам; даже пребывая в своем бедственном положении, они не потеряли уважения к себе и осмелились предложить Месяцу:
– Если господин Юхан не намерен выбросить нас обратно за борт, то пусть бы взял к себе в команду. За невысокую плату мы б служили примерно.
И Месяц им не отказал:
– Где служат тридцать, не останутся без дела и трое.
Россияне и эрарии выразили свое одобрение, а Проспер Морталис, присутствующий при этом разговоре, как бы только для себя заметил:
– Сама судьба благоволит к счастливцам. Она орудием возмездия шлет им корабль справедливости. И зло, и добро сегодня идут в полветра…«Юстус» шел курсом в галфвинд. День-другой ветер не менялся, но потом вдруг ударил с противоположной стороны и принес на небо черные низкие тучи. От этих пор ветер начал крепчать. В команде стали поговаривать, не укрыться ли им в каком-нибудь порту. Однако штурман Линнеус сказал, что уже поздно, что теперь, наоборот, следует идти подальше от берега, на глубины. Так и поступили.
И здесь разразилась буря. Хлестало и лило со всех сторон. Корабль так крутило и бросало, как если бы он был не больше ореховой скорлупы. Вода и ветер, две стихии, призванные служить кораблю, стали ему жестокими врагами, они заключили союз против него; великан из моря протянул на небеса десницу для рукопожатия, и началась такая свистопляска, что на судне уже всерьез подумывали, не настала ли пора рубить мачты. Небо вдруг опрокинулось, и целое море излилось из него. Ветер, страшно раздувая щеки, дул отовсюду. Громы гремели и сверху, и снизу; ослепительный пламень разрывал тучи и пронизывал море до дна и вырывал из него скалы. Титаны покинули темницу свою Тартар и начали с богами новую войну. Морякам казалось, что настал конец света. Вокруг них воцарился хаос, из которого уже ничего не могло родиться. Этот хаос поглотил все, оставив людям только смятение и предчувствие смерти. И тогда совсем стемнело, и настал такой мрак, что россияне и эрарии, для верности державшиеся за руки, не видели рук друг друга. Грохотали небеса, шумело море, ветер свистел в снастях, ветер временами ударял в колокол на корме. Люди почти не слышали тех молитв, какие сами произносили. Люди прощались с жизнью…
Но здесь один из эрариев, отличавшийся от других высоким звонким голосом, превозмогая страх и пересиливая гул стихий, пропел отрывок из католической мессы:
Благодарность говорим Тебе за Твое
большое великолепие, Господь Бог,
Небесный Царь, Всемогущий Отец,
Господа Сын единородный,
Иисус Христос,
Господь Бог, Агнец Божий, Сын
Отца, несущий грехи мира,
сжалься над нами!
Поддержи мольбы наши,
Ты, сидящий справа от Отца.
Эти священные слова, а может, и голос – возвысившийся человеческий голос, сумевший перекричать бурю, – очень поддержали всех дрогнувших духом. И даже море и небо немного поутихли, хотя все еще продолжали наводить страх; и неведомо откуда явилось во мраке нежное голубоватое сияние – природа его не была ясна, но свет этот не исходил ни от фонаря, ни от факела, ибо освещал слишком большое пространство – от морского дна до самых высоких туч. Люди не знали, что им ожидать от этого необычного, невиданного явления, однако волшебный свет в непроглядном мраке был так прекрасен и притягателен и нес в себе столько покоя, что все, кто его видели, не могли отвести от него глаз и забыли про недавние страхи; море же вокруг «Юстуса» почти совершенно успокоилось, и только приглушенный гул напоминал о том, что вне досягаемости голубого сияния буря продолжается с прежним неистовством.
Свет приближался и постепенно принимал очертания некоей бесконечной вереницы, тянущейся по поверхности моря. Голубые лучи, словно живые, двигались в разных направлениях и выхватывали из темноты то, что не разглядишь и при свете дня, – далекие земли, покрытые лесами, чужие города, людей, животных… – все это в огромных размерах было представлено на небесах, и это можно было рассматривать с такой же легкостью, с какой смотришь на сценки бродячего уличного театра. На палубе «Юстуса» стало так светло, как будто пришел солнечный полдень, и всякий мог бы здесь, на малом пятачке посреди мрака и бушующего моря, без затруднений читать Библию. Но никому это не приходило в голову, ибо все, что написано в Библии, картина за картиной возникало в небесах: далекие южные страны, дворцы и лачуги, цари, пророки, чудеса и знамения, битвы, рождение и смерть, радости и горе…
– Смотрите! Корабли!… – воскликнул кто-то из команды.
Голубое сияние очень приблизилось, очертания вереницы еще более прояснились, и стало видно, что это не что иное, как несметное множество следующих друг за другом судов – от древних ладей и старинных галер до коггов, каравелл и галеасов. Суда эти, словно напитанные тайным составом, приготовленным колдуном или алхимиком, сами по себе источали свет. Отсюда и исходило волшебное сияние. Медленно и скорбно, под всеми, способными работать, парусами, слегка кренясь и покачиваясь на волнах, корабли проходили мимо «Юстуса» строго на север. Россияне и эрарии с замиранием сердца смотрели на них. Некоторые из судов оказывались так близко, что можно было рассмотреть их в подробностях, вплоть до волокон в канатах или царапин на древесине. Здесь были корабли со всех берегов Восточного моря, под флагами почти всех городов – торговые и военные, одни совершенно невредимые, другие до крайности разбитые, с зияющими дырами в бортах, с обнаженными ребрами шпангоутов, обугленные, переломленные надвое, поросшие водорослями, облепленные илом, с пушками и без пушек, с командой на палубе и без… То, что тут названо командой, наводило на россиян и эрариев особый трепет, ибо давно уже не имело ничего общего с живыми людьми: где-то жалкие останки, кучки праха на скамьях для гребцов, где-то страшные, потерявшие человеческие формы трупы, а где-то скелеты, отмытые морем до белизны; были и полуистлевшие одежды на лопатках и ключицах, клочки волос, чудом держащиеся на черепах, крабы, выглядывающие из мертвых глазниц, водяные змеи, свившие себе гнезда там, где когда-то стучало горячее сердце, а еще – старинные сапоги, облепленные рыбьей чешуей, ржавое оружие, застрявшее в костях, медузы, сосущие мозг; также видели рыб, косяками бьющихся в трюмах, и чаек, ставших обиталищем страдающих душ, – птиц с тревожными глазами. Еще видели невероятное количество сокровищ: злата-серебра, индийских каменьев, кораллов, жемчуга и янтаря, какие вперемешку с песком и древесной трухой валялись на кораблях повсюду… Все это в совокупности представляло собой ошеломляющее зрелище; и открылось оно команде когга внезапно, и долго держало ее в напряжении, – пока суда шли мимо, – час или два, сутки, может, двое… сбился счет времени, ибо столетия здесь протекали печальной рекой, – на север, под редкие звоны судовых колоколов и крики чаек, при свете Селены, накопленном морем в вечности…
